В любом случае, данное соображение было достаточно интересным, чтобы донести ее до сведения посланника фон Шлёцера, когда он возвратиться в ту груду кирпича на Массачусетс-авеню, которая называется Посольством Германии. Он не слишком отвлекался на политику. Конечно же, политические соображения влияли на военные, но именно последние находились в сфере его компетенции. Гражданские определяли политику. В его же обязанности входило обеспечить выполнение вооруженными силами того, чего от них требовали лидеры государства.

- Прошу прощенья, полковник, - услышал он голос Розенкранса, - но у меня действительно ждут безотлагательные дела – а вдруг конфедераты в конце концов станут покладистей?

- Понимаю. – Шлиффен встал, а вслед за ним и Розенкранс, который обошел стол, чтобы снова пожать ему руку.

- Ешчо один вопрос, генерал, - попросил атташе. – В слутшае войны, находясь здесь, в Вашингтоне, вы уязвимы зо штороны неприятеля будете. Каков зигналь будет, штобы вы перенесли штаб-квартиру в Филадельфию, которой, шкорее всего, нападение угрошать не будет?

- Уж лучше, чтоб так оно и было! - Воскликнул Розенкранс. – Как только упадет первый снаряд, мы соберем пожитки и двинемся на север. Все пройдет гладко, как по часикам, заверяю вас. Мы не дураки, полковник. Мы знаем, что мятежники будут обстреливать это место.

- Отшень хорошо, - сказал Шлиффен.

Выйдя из здания Военного департамента, он тем не менее, никак не мог отделаться от мысли, были ли правдой два последних предложения, сказанные Розенкрансом.

Выдыхая из своих труб-близнецов клубы черного дыма, в котором роились мириады искр, «Колокол свободы» поплыл вниз по Миссисипи по направлению к Сент-Луису. Взойдя на борт этого парохода в Клинтоне, штат Иллинойс, Фредерик Дуглас воспринял его название как добрый знак. Но с каждой милей, приближавшей его к Конфедеративным Штатам, он чувствовал, как в нем все более возрастают сомнения.

Он стоял на верхней палубе, наблюдая, как мимо проплывают фермы и маленькие городки. Он был единственным негром на верхней палубе, на палубе для пассажиров первого класса, и это его не удивляло. Кроме еще одного человека, который загружал древесину в топку под котлом «Колокола свободы», он был единственным негром на борту парохода. И к этому он тоже привык. За годы, прошедшие после окончания Войны за Отделение, он очень хорошо привык к одиночеству.

- Гляньте-ка! – Сказал кто-то неподалеку – Гляньте –ниггер в дорогом костюме!

Дуглас повернулся на голос. Он знал, что его наружность впечатляет: в его приятных чертах было что-то львиное, каковое впечатление усиливалось его серебристой бородой и серебристой гривой на голове. Эта седина и его неторопливые движения говорили о его возрасте. Он думал, что ему шестьдесят четыре, но с таким успехом ему могло быть шестьдесят три или шестьдесят пять. Будучи рожденным в рабстве на восточном побережье штата Мериленд, он с осторожностью говорил о своем возрасте, так не желал вдаваться в детали своего происхождения на свет.

На него, широко открыв глаза, смотрели два молодых человека, одетые как коммивояжеры или мелкие мошенники (впрочем, часто эти два занятия отделяла друг от друга лишь весьма зыбкая граница).

- Чем могу быть вам полезен, джентльмены? – Осведомился он, добавив к своему глубокому, богатому обертонами, голосу лишь совсем немного иронии.

Правда, несмотря на его внушительный вид, раскаты ораторского грома в его голосе, слышные даже в коротких, наиболее употребительных выражениях, белые отнюдь не смутились.

- Да все в порядке, все в порядке, - ответил один из них таким тоном, как будто успокаивал капризного ребенка... или капризного жеребца. – Дик, вот, и я – мы из Сент-Пола, и никогда до этого вблизи живого ниггера не видели.

- Это заметно, - ответил Дуглас. – Я также начинаю понимать, что у вас также никогда не было возможности научиться, как разговаривать с негром.