На камбузе причитает тетя Сима, наша новая повариха из Архангельска.

— Ой дура я, погналась за длинным рублем!

Время от времени, прерывая свои жалобы, она подбегает к борту и мучительно сгибается над пенной зыбкой волной. Гаврилыч наш ведет себя как истинный джентльмен и не оставляет тетю Симу в беде. «Ну что ты причитаешь? — говорит он. — Может, еще и не утонем. Давай я кашу помешаю, а ты иди в каюту».

Я тащу кофе ребятам на мостик. Там сейчас все: и стармех, и боцман, и Евгений Семенович, и Алик, и новый старпом Альберт Днепровский. Ребята говорят, что уже полопались направляющие рельсы крана на комингсах трюма. А на носу, в форпике, мертвый балласт — сорок тонн, так что судно сейчас испытывает большое напряжение на излом в районе первого трюма. Алик сменяется с вахты, он теперь второй помощник, и мы с ним от самого Архангельска живем в одной каюте. «Спать буду, — говорит он. — Хорошо в шторм спать, когда знаешь, что ничего не случится». Я хочу спросить, откуда это ему известно, но Алик уже храпит. В полночь ему на вахту. А я все езжу по койке — то к двери съезжаю, то к иллюминатору. Вот, говорят, на атомоходе «Ленин» у каждого по две койки — для бортовой качки и для килевой, перпендикулярно друг другу установлены. Сон пришел тяжелый, беспокойный; и все же, когда Алика будили на вахту, я не слышал.

Проснулся я оттого, что кто-то стал дергать меня за ногу, потом сильно трясти за плечо.

— Подъем! Скорее вставай, скорее! У нас воды полтрюма!

Альберт Днепровский, старпом.

Еще ничего не соображая, я сую ноги в сапоги, накидываю на плечи телогрейку и выбегаю на палубу, прихватив по дороге свои брезентовые рукавицы. Ох и пакость на палубе! Мотает из стороны в сторону, обдает холодной влагой — дождь, пена, какая-то серая пелена, волны. У форпика и первого трюма суетятся ребята — похоже, все наши уже там. Бегу на нос, скользя по мокрой палубе и хватаясь за леера. Стармех Толя и второй механик Юра стоят на коленях перед мотопомпой; она отсырела, фыркает, чихает и не заводится. Внизу в первом трюме Митрошкин и Толя-боцман рубят дыру в настиле, для мотопомпы. Вон и правда, вода мотается в трюме. До черта воды. А море беснуется, и дождик холодный, противный. Что делать? Митрошкин вылезает из трюма, мокрый, взъерошенный:

— Вот так… Вода в трюме.

— Быстро за пластырем, — командует Альберт.

Мы с Митрошкиным снимаем тяжеленный ковер пластыря. «В трюме вода» — смысл этого деловитого синонима отчаянному слову «тонем» пока еще не доходит до меня. Кряхтя, мы тянем пластырь. Теперь надо заводить его под киль, но неизвестно, где пробоина. Дно первого трюма скрыто толстым термоизоляционным настилом, а уж там под этим настилом где-то пробоина, может быть даже не одна, потому что вода прибывает очень быстро. Мы суетимся, прикрепляем подкильные концы к пластырю. «Осторожно, осторожно, в воду не смайнайся!» Это Евгений Семенович.

Вода в трюме все прибывает. Боцман поднимает к нам взмокшее, красное лицо, ему уже по колено. Мы и сами промокли до нитки. С борта подходит обеспечивающий — спасатель «Бравый». Значит, Дима связался с флагманским радистом Кузьмой. Вон на мостике начальник экспедиции и его заместитель Клименченко. Дима говорит, что спасатель предлагает нам свою электрическую помпу. Волны швыряют «Бравый» из стороны в сторону. На мгновение он вырастает над нами черной громадой. Кажется, еще чуть-чуть — и он переломит рефрижератор пополам. Евгений Семенович машет: «Отходите!» При таком волнении «Бравый» не может подойти, а мы не можем поймать на лету их девяностокилограммовую электропомпу. Оглушительно стрекочет на палубе наша мотопомпа, но вода убывает медленно.