— Спешили, — говорит кто-то. — У них план.

— A-а! Причем тут план…

Расходимся и Снова беремся за носилки и ведра. Ночью нас отпускают соснуть часок-другой. Бредем с Аликом в каюту. Пресная вода на исходе, а соленой руки не отмываются. Такими руками и в затылке не почешешь. Скинув в угол телогрейки, падаем на койки и засыпаем, едва приложившись к подушке. Сквозь сон вижу, как заходит в гости радист Кузьма, его «Бравый» стоит с нами лагом. Кузьма что-то говорит. Потом берет со стола машинку. Он наклоняется и кричит мне в ухо: «Я тебе рычаг припаяю к машинке. А ты спи». «Рычаг. Машинка, — думаю сквозь сон, — зачем мне машинка?»

В два часа ночи меня будит Митрошкин. Они с боцманом вообще не ложились. Бегу в трюм. В половине четвертого послали к Гаврилычу на камбуз промывать плиту. С моря дует ледяной ветер, красный налет рассвета опять припорошил волны. Где-то на юге просинь в тяжелых облаках, словно окно в летнюю Россию, в горячий август. После завтрака снова в трюм. Румяный Артур Швенке со спасателя всю ночь варил здесь швы, накладывал угольники. Он и сейчас такой же румяный, какой был вечером, улыбается себе в русые усы…

Весь долгий день мы снова таскаем мусор. Под вечер бредем с носилками, еле волоча ноги. По нашей палубе задумчиво расхаживает начальник экспедиции. Каким-то образом Наянов узнал меня, такого небритого и чумазого.

— Значит, сразу попал на аварию. Это тебе повезло. А вот скажи по-честному, испугался? — Он с любопытством ждет ответа, а я напрягаю память.

— Да нет. Пожалуй, что нет.

— Ну это ты просто ничего не понял, — говорит он, словно бы обидевшись. — Просто ты моря не знаешь. Вообще-то, конечно, бояться нечего, мы б вас ни за что не бросили. Спасли бы.

Евгений Семенович сказал мне потом то же самое: «Это ты по невежеству совсем-то ничего не ощутил. Так же вот дети не пугаются, солдаты могут совсем не испугаться, по неопытности, на какой-нибудь баржонке в море, а моряк не может. Не то чтоб там растеряться или впасть в панику, а просто понять, что это значит: для этого море нужно знать, а ты не моряк еще».

Ладно, что было, то было, теперь знай таскай.

Мало-помалу мы обживаем свой изуродованный трюм. Вот теперь всего видней, какие у нас ребята: «сражаются» сутками, и хоть бы кто пискнул. А уж, наверно, и Диме, и братишкам «мотылям» хочется завалиться в каюту. Да и кому ж не хочется наконец отдохнуть. На аварийные места ставим ящики без дна и заливаем их цементом с жидким стеклом (это и есть «цементные ящики»). Все отошли немного и успели обрести былое чувство юмора, во всяком случае на первые два-три часа после обеда его хватает. Сколько же все-таки дней прошло — два, три, нет, четыре. С пресной водой туго. Все мы обросли пыльной щетиной.

Соседи рассказали про групповой полет Николаева и Поповича, и наши послали им радиограмму, пожелали главное — вернуться на родную землю. Конечно, им до дому дальше, чем нам, но вернутся-то они быстрее.

Кстати, когда мы вернемся и куда, теперь вообще неизвестно, вряд ли наш рефрижератор сможет дотянуть до Оби.

Ночью усилился ветер, и нам пришлось сняться с якоря и уйти из-под западного берега Колгуева. Однако едва успели отойти, как усилилось волнение, потом упал густой туман, такой, что на собственной палубе ничего не видно. Суда тут же сбились с пути и разбрелись в тумане.