А теперь само

Пришло горе ко мне,

Пришло, нашло –

С пути не сбилося…

Словно прибыло сил у Перы от далекой песни, от печального голоса зовущей на помощь тоскующей Райды.

Теперь он не отдыхал в полдень, не спал в полночь; и скала дрожала от могучих ударов его топора, предчувствуя, что близок тот миг, когда Пера сокрушит ее каменную мощь и отнимет ее каменную силу.

И вот рухнула последняя глыба.

В отцовский пестерь положил Пера последний камень сокрушенной им скалы. В отцовском пестере унес он великую тяжесть и великую силу Каменных гор – Товпозиза.

Прямым путем через льды и снега на исходе третьего года ушел Пера из сурового края чуткоухого Войпеля. Тем прямым путем, которым водит птица Каленик серо белых гусей со снежных пустынь к теплому морю Саридзь и от теплого моря Саридзь к снежным пустыням, – тем путем, что пролег через леса и болота, через горы и овраги к милым пармам Комму.

В ненастное, хмурое утро подошел Пера к родной земле.

Взглянул он в одну сторону – чернеет темный лес, взглянул в другую – расстилается болото. На песчаных холмах стоят сосны, на кочках краснеют брусника и клюква. Та же парма, да не та. Не узнаёт Пера родимых мест: хмуро, несолнечно небо, неприветлив, темен лес, а переспелые брусника и клюква на кочках как кровавые слезы.

Долго стоял Пера на краю леса, все ждал: не проглянет ли из за туч радостное солнце, не зазвенит ли лес звонким птичьим щебетом, не донесется ли с заветных ягодных полян ласковая девичья песня, не поднимется ли в небо легкий дым охотничьего костра.

Но темно было небо; молчалив лес, нем, как камень, неприютен, как осенняя ночь.

Тут увидел Пера, что от самого края леса, от поляны, от болота, идет в чащу чья то охотничья тропа. Тропа пряма, как боровая сосна, и на всех деревьях вдоль нее – хитрые зарубки.

Пошел Пера по той тропе через лес.

Идет, по сторонам поглядывает. Летают вдоль тропы рябчики и тетерева, скачут белки и куницы, в кустах стоят олени и сохатые. Богата тропа дичью.

Вдруг услышал Пера в придорожных кустах робкий шорох: то ли зверь крадется, то ли человек.

– Эй! – крикнул Пера. – Кто там есть? Выходи на тропу!

Шорох стих, а никто не откликнулся. «Зверь убежал бы от оклика, – подумал Пера. – Значит, там затаился человек».

– Эй, добрый человек! – опять крикнул Пера. – Выходи на тропу! Ведь быстрее и легче по тропе шагать, чем лезть по бурелому да сухостою.

– Твоя правда, – послышался в ответ голос из кустов. – Только не смею выйти на тропу, боюсь. Не моя эта тропа.

– Дороги в лесу никому не заказаны, – сказал Пера. – Ходи где хочешь.

– А по этой тропе заказано людям ходить.

Чудными показались Пере эти слова: не было раньше в Комму такого обычая, не было запретных троп.

Свернул он с тропы, пошел на голос, к робкому охотнику.

Был тот охотник худой и тощий, как линяющая перепелка, кафтанишко был на нем рваный, лапти стоптанные, а котомка пустая.

Взглянул Пера на котомку – ведь умение охотника сразу видать по котомке – и усмехнулся:

– Рябчиков да тетеревов – хоть руками лови, белок да куниц – хоть мешком греби, а у тебя котомка пустехонька…

– Дичи много, – вздохнул охотник, – да Вэрса не велит ее добывать. Забрал он себе все леса, оставил нас помирать с голоду. Видать, чужой ты здесь человек, коли не знаешь про Вэрсу.

– Чужой не чужой, а не знаю.

Присели Пера и охотник на валежнике, и начал охотник свой рассказ:

– В тот год, как нагрянули в Комму туны и йомы с черных скал, одноглазый леший Вэрса поставил свой лешачий треугольный дом на высокой горе у Кайского волока и пробил охотничью тропу через все леса.