Госпожа Мэй зашлась в сильном кашле.

— Я больна и устала от всего этого, — с трудом выговорила она. — Я больна и устала… устала…

У нее подкосились ноги. Бросив на судью горестный взгляд, она рухнула на каменный пол.

Начальница тюрьмы присела возле нее и ловко распустила пояс ее белого платья. Внезапно она вскочила и, закрыв рукавом рот, с ужасом указала на красноречивые пятна, покрывавшие шею и грудь госпожи Мэй. Капитан тоже невольно отшатнулся. Несчастная женщина содрогалась в конвульсиях. Потом затихла.

Судья Ди встал с кресла. Перегнувшись через стол, он вгляделся в искаженное гримасой лицо покойницы. Потом снова сел и подал знак капитану. Тот отдал приказ застывшим у входа стражникам. Они поспешно выскочили из зала.

Воцарившуюся мертвую тишину вдруг нарушил доносящийся издалека низкий, рокочущий звук. Никто не обратил на него внимания.

Вернулись стражники с тростниковой циновкой. Закрыв рты и носы шейными платками, они накинули циновку на труп. Капитан подошел к столу.

— Я велел стражникам вызвать трупоносов, ваша честь.

Судья Ди кивнул. Потом произнес усталым голосом:

— Приведите сюда обвиняемого Ху Бэня.

Глава 19

В дверном пролете появилась приземистая, широкоплечая фигура Ху, которого сопровождали двое солдат. Он был одет в длинное коричневое платье для верховой езды, подпоясанное кожаным ремнем, а на голове у него была охотничья шапка. Очевидно, в тот момент, когда его арестовали, он как раз собирался отправиться на охоту. Поскольку формально против него еще не было выдвинуто никаких обвинений, ему и в тюрьме было разрешено оставаться в своей одежде.

Некоторое время он стоял, осматривая зал. Солдат подтолкнул его, и он пошел своей тяжелой, шаркающей походкой. Мимоходом глянув на тростниковую циновку, он направился к судебному столу.

— Опуститесь на колени с этой стороны! — приказал ему начальник стражи, указав мечом на тот угол платформы, который находился в максимальном отдалении от прикрытого циновкой трупа.

Судья Ди стукнул молотком по столу.

— Ху Бэнь, вы обвиняетесь в убийстве господина Мэй Ляна, — произнес он, — которого ударили по голове тяжелой тушечницей в гостевой комнате его собственного дома.

Ма Жун с Цзяо Таем удивленно переглянулись. Дао Гань замер на стуле, пораженный не меньше своих друзей.

Ху поднял массивную голову.

— Значит, она выдала меня! — тупо произнес он.

Судья Ди подался вперед.

— Нет, — спокойно сказал он, — она вас не выдала. Вы сами себя выдали. Прошлой ночью, когда я приходил к вам.

Ху не сводил с судьи глаз. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но судья быстро продолжил:

— Во-первых, когда вы рассказывали мне и моему помощнику подлинную историю «Пейзажа с ивами», вы пребывали в состоянии сильного возбуждения. Вы излагали все так, словно это происходило с вами, а не с вашим прадедом сто лет назад. Это, несомненно, очень впечатляющая история, и вам наверняка приходилось ее слышать в семейном кругу несчетное число раз. Почему же эта старинная история давно минувших дней так вас взволновала? Я заподозрил, что вы тоже некогда выкупили куртизанку, вероятно потратив на это оставшуюся часть семейного состояния, и что она бросила вас ради того, чтобы выйти замуж за богатого человека.

Судья прервал свою речь. Ху хранил молчание, бросая на него мрачные взгляды из-под густых бровей.

— Во-вторых, — продолжал судья, — когда я сообщил вам о смерти господина И, вы сразу же спросили о его глазе. В уличной песенке о близящемся крахе трех домов — Мэй, И и Ху — в двусмысленных, туманных выражениях, типичных для подобных уличных песенок, говорится, что все они умрут по-разному.