– Ты поражаешь меня, Шула. Ты что, и вправду могла бы убить Эйзена? Как – ножом?

– Или вилкой. Я часто жалею, что позволяла ему бить меня в Хайфе и никогда не давала ему сдачи. Он иногда бил меня очень больно, и мне бы следовало защищаться.

– Главное, ты должна в будущем не повторять прошлых ошибок. А я обязан ограждать тебя от бед, которые способен предвидеть. Это мой отцовский долг.

– А что, если я и вправду полюбила доктора Лала? Это я первая его нашла.

– Соперничество – неуважительная причина. Шула, мы с тобой должны заботиться друг о друге. Как ты принимаешь близко к сердцу мой труд о Герберте Уэллсе, так я принимаю к сердцу твое счастье. Марго – существо гораздо менее уязвимое, чем ты. Если человек типа доктора Лала даже не будет замечать ее в течение недель, погруженный в свои мысли, ее это не заденет. Разве ты не помнишь, как Ашер иногда разговаривал с ней?

– Он кричал, чтобы она заткнулась.

– Верно.

– Если бы мой муж так обращался со мной, я бы не смогла этого вынести.

– Вот видишь. Уэллс тоже считал, что люди науки не могут быть хорошими мужьями.

– Не может быть!

– Мне помнится, я где‑то читал подобное высказывание. Слушай, а Уоллес хоть что‑нибудь понимает в фотографировании с воздуха?

– Он знает уйму разных вещей. А что ты думаешь об этих его идеях?

– Нет у него никаких идей – просто всплески фантазии без всяких реальных оснований. Впрочем, уже бывало, что маньяки умудрялись делать деньги. Эта его затея вернуть имена растениям не лишена блеска… Некоторые растения действительно называются красиво. Например – газания пеония.

– Газания пеония – как красиво! Ладно, ты бы вышел в сад – тут так прекрасно. Я чувствую себя гораздо лучше, когда ты мной интересуешься. Я рада, что ты понял насчет этой книги про Луну – что я взяла ее ради тебя. Ведь ты не собираешься отказываться от своего труда? Это был бы просто грех. Ты рожден, чтобы написать книгу об Уэллсе, это должен быть шедевр. Это будет просто ужасно, если ты ее не напишешь. Просто несчастье. Я чувствую это.

– Я снова попробую.

– Ты обязан.

– Мне надо выбрать для этого время среди своих дел.

– У тебя не должно быть никаких других дел, кроме творчества.

Мистер Сэммлер решил выйти в сад и ждать там Эмиля. Запах сандалового мыла реял над ним. Возможно, на солнце этот запах выветрится. Не возвращаться же опять в ониксовую ванную ради того, чтобы смыть запах мыла. Там слишком душно.

– Возьми с собой кофе.

– С удовольствием, Шула. – Он отдал ей чашку и ступил на лужайку перед домом. – Мои ботинки совсем промокли вчера вечером.

Черная жидкость в чашке, белый солнечный свет, земля под ногами, зеленая, мягкая, разомлевшая, пронизанная расцветающей жизнью. В траве тысячекратный отсвет множества капель, их глубинная белизна, вспыхивающая всеми цветами радуги всюду, где луч касался росы: нечто вроде огней большого города с борта реактивного самолета или россыпи галактик в пространстве.

– Садись сюда. Сними ботинки, а то простудишься. Я подсушу их в духовке. – Опустившись на колени, она сняла с него мокрые ботинки. – Господи, как ты в них ходишь? Ты что, хочешь подхватить воспаление легких?

– Эмиль должен вернуться сразу или он будет ждать этого ненормального?

– Я не знаю. Почему ты всегда называешь его ненормальным?

Как ты опишешь одного ненормального другому? А сам он – разве у него совершенно здоровая психика? Конечно, нет.