— Еще бы! Я стремился к открытости в наших отношениях. Наши участки и так раз¬делены кустарником, — зачем же сооружать еще какие-то преграды?

— Вы вели себя ужасно! — улыбнулась Пернел. — Но скоро исправились — явились ко мне полюбопытствовать, как продвигается мой ремонт. Правда, на самом деле вас ин¬тересовала посылка.

— Неправда.

— Что — неправда?

— Все неправда, дорогая. Помнишь, я сказал тебе накануне вечером, что не могу соврать? Так вот, каюсь, на следующий же день соврал — придумал эту злополучную по¬сылку.

— Ах, та-ак! И я напрасно осматривала са¬рай и другие места в поисках несуществу¬ющей посылки?

— К сожалению, именно так.

— Но зачем все это?

— Да чтобы скрыть великое смущение. Ты мне нравилась все больше, и я придумал предлог, чтобы заходить к тебе в дом.

— Вот хитрец!

— Ты уж не обвиняй меня, — последнее время я и сам себя обвиняю. Ведь на следу¬ющее утро я возился у гаража, только чтобы встретить тебя. Но ты явилась — и я сделал вид, что очень тороплюсь. Ну, подумал и ре¬шил — но знаешь, я еще не совсем осознал, что со мной происходит, — «ждать посылку» — самый удобный предлог видеть тебя, когда за¬хочу.

— Вы же звонили по телефону.

— Да, во вторник, среду и четверг. А к пятнице понял, что думаю о тебе и днем и ночью, да так, как никогда ни о какой дру¬гой женщине. И даже растерялся немного.

— И потому в тот вечер не приехали, да¬же не позвонили.

— Понимаешь, до меня дошло — это что-то невиданное, какое-то новое чувство. Я пытался... рассуждать логически, найти объ¬яснение.

— И что же, ваша логика... к чему-то вас привела?

— Увы! Лишь к осознанию полной нело¬гичности своего поведения: стремлюсь к те¬бе, а сам не еду. Но к субботе я уже не мог преодолеть этой тяги. Машину оставил на дороге, обошел, как обычно, дом — твое ку¬хонное окно открыто. Ну, я и направился к тебе — узнать о посылке.

— О-ох! — вздохнула Пернел. Теперь и она может признаться. — А я так вам обра¬довалась, что ошпарила себе руку.

— Обрадовалась мне? — повторил Хантер. — Любовь моя! — Рука его сжала ее ру¬ку. — А как твоя рука сейчас?

— Ты же поцеловал ее! — рассмеялась она.

— Да-да, помню. Я был поражен твоей нежностью... и тем, что сердце мое так би¬лось... Я отпустил тебя, но хотел только од¬ного — снова заключить тебя в свои объя¬тия. И не понимал — почему не делаю это¬го.

— А потом что же? Понял все-таки? — Она смеялась; путы недоверия к нему совсем уже не мешали ей.

— Только одно я в ту минуту знал совершенно точно: не хочу, чтобы это ушло, ка¬нуло, как мимолетное увлечение. Почему те¬перь, почему ты — объяснить себе я не мог.

— И скоро тебе удалось объяснить? — Го¬лос у нее прерывался.

— Да, моя любимая! На следующий же день.

— Когда ты зашел узнать, нет ли для тебя вестей, не звонил ли твой друг...

— Да не ждал я ни вестей, ни звонка! Те¬бя, тебя хотел видеть и искал предлога. Разу¬меется, мы тут же сцепились, а кончилось тем, что упали друг другу в объятия. И тут меня осенило: все очень просто — я влюб¬лен в тебя по уши, предан одной тебе душой и телом.

Она молчала, только смотрела на него ка¬ким-то странным взглядом.

— Ты уже знал тогда, когда сел и...

— Да, тогда знал; понял. Сердце колоти¬лось, все во мне ликовало — я ведь уже по¬чувствовал твой отклик: что ты, дорогая моя, любимая, тоже любишь меня! И во всем ми¬ре нас было двое — только ты и я.