Утром «друзей» арестовали. Судили, и они получили свое.

 

— Тебя не вызывали в суд?

 

— В суд как свидетеля и один раз — на допрос к прокурору. Я рассказал все, как было, не выгораживая себя. Нового я ничего им не сказал, лишь то, что рассказывала Света и в чем признался Виктор. Все ожидал, что и меня арестуют, но обо мне словно забыли. Я сдал экзамены, перешел на четвертый курс, но больше учиться не смог: сильнейшие неврозы. Я презирал себя. Знал бы покойный отец, он бы отвернулся от меня. Решил уехать, где труднее, — на Север. Квартиру оставил дальней родственнице отца. Хорошая женщина, с трудной судьбой. Мать ее недолюбливала: не того круга. Нуждалась она вечно, здоровье слабое, ютилась в крохотной комнатушке, с общей кухней. Я ее уговорил перебраться ко мне, оставил ей денег (загнал мамину шубу из натуральной норки). Ходил прощаться к Свете, но не застал — тоже куда-то уехала. Адреса отец не дал. Впрочем, обещал дать, когда у меня появится чувство достоинства и самоуважения. Вот и вся моя история, Андрей.

 

Он умолк (теперь надолго).

 

Солнце взошло. Огромные ледяные глыбы сверкали, как хрусталь. Высокое небо, голубое у горизонта и густое ультрамариновое в вышине, бережно пасло белоснежные барашки. Виталий думал о своем, я задумался о своем…

 

Вчера проходил пленум райкома, на котором решалась судьба отца. Мы с мамой ждали дома, то есть на квартире Андрея Николаевича.

 

Несмотря на то что мама очень уставала со съемками и расстраивалась, — по ее словам, причин для этого было много, — она необычайно похорошела и помолодела. На нее Север не действовал угнетающе.

 

Я сел рядом и прижался лбом к ее теплому плечу. Я чувствовал себя таким счастливым. И вдруг рассказал ей о том, какое впечатление произвела на меня Таисия Константиновна.

 

Мама немного удивилась.

 

— Она тебе нравится? Жена Чугунова…

 

— Нравится — не то слово.

 

— А какое слово нужно?

 

— Не знаю даже. Она меня потрясла. А от Чугунова она уйдет, вот увидишь. Ее прежняя фамилия Терехова.

 

— Ну и ну!

 

— Об Андрее Николаевиче беспокоишься?

 

— Да.

 

— Ты думаешь, его снимут? Ерунда. Его же все здесь уважают и любят.

 

— Я знаю, но… секретарь обкома тоже его уважает, знает давно, он и выдвинул его кандидатуру на пост директора… однако теперь, когда здесь эта комиссия из Москвы, настроенная против, он помалкивает. Пойми, что мне лично было бы по душе, если бы его сняли. Без работы не останется. Уже предложили ему заведование отделом в институтах Иркутска, Улан-Удэ. Консультант нашего документального фильма «Солнечные блики на коре дерева». Работы хватит. Но ему будет тяжело и обидно, а я не хочу, чтоб у него были отрицательные эмоции. Я его люблю.

 

— Мама, не забывай, что за папу там сейчас борются сибиряки.

 

— Ну и что?

 

— А то, никакие посторонние соображения их не отвлекут от главного. Короче, они все равно отстоят Болдырева, пусть комиссия хоть кол им на голове тешет. Я уже их понял, сибиряков. Отец-то ведь тоже сибиряк. В Москве он лишь учился.

 

Мама задумалась.