-- Бедный мальчик! бедный мальчик!-- сказал мистер Броунлоу.-- Карету, ради Бога, кто-нибудь из вас! Сюда прямо!

   Карета приехала и Оливера бережно уложили на одно сиденье, а старый джентльмен сел на другое.

   -- Позволите мне сопровождать вас?-- сказал книгопродавец, заглядывая в карету.

   -- Бог мой, разумеется да, сэр!-- сказал мистер Броунлоу.-- Я забыл вас. Боже мой, Боже мой! У меня до сих пор еще эта несчастная книга. Входите же! Бедный мальчик! Нельзя терять ни одной минуты!

   Книгопродавец сел в карету и она двинулась вперед.

XII. Об Оливере заботятся так, как никогда еще о нем не заботились. На сцену снова выступает веселый старый джентльмен и его молодые друзья.

   Карета катилась быстро почти по тому же самому пути, по которому Оливер впервые входил в Лондон в сопровождении Доджера, но доехав до Энджели у Айлингтона, она повернула совсем в другую сторону и остановилась, наконец, у красиваго дома в тихой и покойной улице вблизи Пентонвиля. Здесь, не теряя ни единой минуты, приготовили для мальчика постель, на которую его под наблюдением мистера Броунлоу нежно и осторожно уложили и затем ухаживали за ним с безграничной добротой и внимательностью.

   Прошло много дней, в течение которых Оливер оставался нечувствительным ко всем заботам своих друзей. Солнце всходило и заходило, снова всходило и заходило и много дней под ряд, а мальчик все лежал, вытянувшись на постели, во власти всеразрушающей лихорадки. Никогда червь с такою верностью не источит мертваго тела, с какою медленно пожирающий огонь лихорадки разрушает оболочку живого существа.

   Слабый, исхудалый, бледный пришел он в себя после долгаго и тяжелаго сна. С трудом приподнявшись на постели и поддерживая голову дрожащей рукой, со страхом оглянулся он кругом:

   -- Что это за комната? Куда меня принесли?-- сказал он.-- Я никогда здесь не спал.

   Слова эти он произнес слабым, едва слышным голосом, а между тем их услышали. Занавес кровати раздвинулся и старая лэди с добрым лицом, одетая очень чисто и просто, встала с кресла у самой кровати, на котором она сидела и что то шила.

   -- Тише, дорогой мой!-- нежно оказала старушка.-- Ты должен лежать покойно, если не хочешь слова заболеть. А ты был очень болен... так болен, как уж больнее нельзя и быть. Ложись... вот так, дорогой мой!

   И с этими словами старушка нежно уложила голову мальчика на подушку, поправила ему волоса, чтобы они не падали на лоб и так ласково, с такой любовью заглянула ему в лицо, что он не мог удержаться и, взяв ея руку, своей маленькой исхудалой рукой, обвил ее вокруг шеи.

   -- Спаси нас Господи!-- сказала старушка со слезами на глазах.-- Какое благородное дитя! Ах, ты милый крошка! Что бы чувствовала его мать, если бы сидела у его кровати, как я все это время сидела!

   -- Она может быть видела меня, -- прошептал Оливер, складывая руки.-- Она, может быть, сидела подле меня. Я чувствовал, что она сидела.

   -- Это ты бредил в лихорадке, милый мальчик!-- сказала старушка.

   -- Может быть, -- отвечал Оливер.-- Небо очень далеко отсюда; все они там очень счастливы и не захотят спуститься вниз, чтобы посидеть у кровати беднаго мальчика. Знай она, что я болен, она пожалела бы меня; она тоже перед смертью была очень больна. Впрочем, она ничего не знает обо мне, -- прибавил Оливер после минутнаго молчания.-- Если бы она видела, как меня колотили, она очень бы горевала, а между тем лицо у нея было всегда такое веселое и счастливое, когда я видел ее во сне.

   Старушка ничего не отвечала на это; она вытерла сначала глаза, затем очки и принесла Оливеру прохладительное питье. Погладив его нежно по щеке, она сказала ему, чтобы он лежал покойно, если не хочет заболеть снова.