Нилов (встаёт): О, хорошо. Теперь я скажу несколько слов. Перво наперво хочу выразить возмущение по поводу вчерашнего обеда в столовой. Нам дали котлетки, сплошь облепленные опарышами!

Королёва (нервно постукивает руками по столу): Это были не опарыши, а рис.

Нилов (картинно всплёскивая руками): Да что вы говорите? Ах, это был рис? Тогда скажите мне, пожалуйста, почему он шевелился и расползался по тарелке?

Королёва (неуверенно): Может быть, из за какого то физического явления… Ну, горячий рис положили на холодную тарелку, вследствие этого произошла какая то реакция, и он стал двигаться…

Нилов: Бред. Даже я, неуч, знаю, что такое невозможно. Это были опарыши – и точка.

Поляков: Конечно, опарыши.

Мишина (побледнев): Ой… А я ела!

Костров: Ну и ничего страшного, что ела. Уже времени много прошло. Вон и Бородин тоже ел, хотя мы его предупреждали, что это черви, и с ним всё в порядке.

Мишина (поднимается, держась за живот): Ой ой… Я лучше пойду… Вы уж тут без меня как нибудь… Если что, то я со всеми решениями совета согласна… (Выбегает из класса; слышно, как за дверью её громко тошнит).

Нилов: Требую подготовить коллективную жалобу на имя Натальи Михайловны с просьбой рассмотреть этот инцидент и по итогам разбирательства наказать виновных.

Семёнов: Лёш, а ты веришь в то, что это произойдёт?

Нилов: Нет, не верю.

Семёнов: А что, по твоему мнению, случится, если мы выйдем с такой жалобой на Наталью Михайловну?

Нилов: Она меня как инициатора зверски измордует, да и вам всем крепко достанется.

Семёнов: Тогда какой смысл эту кашу заваривать?

Нилов: Смысла, конечно, никакого, но вроде как во имя справедливости…

Жданова: Да ну тебя в задницу с твоей справедливостью. Ты этак нас всех под монастырь подведёшь.

Нилов: Ладно, забудем про опарышей. Но у меня есть другой вопрос. В кабинете, где ночуют ребята, которые не имеют возможности ходить домой, раньше стояли две поганых бадьи, а теперь одну куда то унесли. В ту, что осталась, всё наше добро не вмещается – нас же там иной раз до сорока человек набирается. Приходится посреди ночи идти в туалет, а в коридоре темно, страшно и крысы во от такущие бегают, и в туалете тоже темно, поэтому легко можно вляпаться в дерьмо – оно там повсюду.

Королёва: Извините, а что такое «поганые бадьи»?

Поляков: У у, сразу видно, что благородная, никогда в школе на ночь не оставалась! Это такие лохани, куда ученики, по вашему, по культурному выражаясь, писают и какают.

Жданова (морщится): Фу, нашли что на обсуждение выносить! Неужели нельзя самостоятельно решить эту проблему – ведро какое нибудь старое найти…

Нилов: Для меня этот вопрос принципиальный! Представляешь, что это такое – ночью топать в сортир? Темнота – глаз коли; заходишь внутрь, выставив вперёд руки, как слепой, на ступенечки к толчкам забираешься и – чавк! – понимаешь, что наступил в кучу жидкого говна. Естественно, кое как ногу оботрёшь, из под крана водой побрызгаешь, но когда возвращаешься и ложишься на свой матрас, то чувствуешь, что всё равно воняет. И не ты один чувствуешь, но и другие ребята, которые дружно начинают на тебя ругаться.

Жданова: А можно обойтись без подробностей?

Нилов: Нет, нельзя! Я и ещё кое что скажу. Бывает, что приходишь в туалет посикать и, будучи сонным, забываешь руками перед собой пошерудить, чтобы проверить, нет ли кого на толчке. Начинаешь лить струю, а перед тобой кто то сидит, гадит и при этом дремлет. И орошаешь ты его с ног до головы, а он вскидывается, бросается на тебя и принимается возить по загаженному полу. Удовольствие, скажу вам, небольшое. А порой случается и такое: какой нибудь шутник прячется в сортире, и когда ты, сонный и ничего не подозревающий, туда заходишь, внезапно выскакивает и так пугает, что если ты шёл посикать, заодно и покакаешь – в штаны.