|
– Как видно, наши дурные поступки, наши ошибки и заблуждения не меняют нас. Наполни свой стакан, Готтхольд, и давай выпьем с тобой от всей души за все, что есть хорошего и доброго в этом злом и скверном мире! Выпьем за нашу старую дружбу и привязанность, а затем прости за причиненные тебе ею столь незаслуженно обиды и выпей со мной за мою бедную жену, за Серафину, к которой я так дурно относился, которая так дурно относилась ко мне и которую я оставил, как я теперь начинаю опасаться, в большой и серьезной опасности. Что из того, что мы все скверные, если, несмотря на это, другие, подобные нам, еще могут любить нас и мы сами тоже можем любить их, несмотря на все их недостатки, пороки и вину!
– Ах да! – воскликнул доктор. – Это ты прекрасно сказал! Это лучший ответ пессимисту, и это неизменное чудо в жизни человечества, которым оно живо по сие время. Итак, ты еще любишь меня, Отто, и еще можешь простить свою жену? А если так, то мы можем заставить молчать нашу совесть, мы можем крикнуть ей: «Молчи, пес!» – как бы мы крикнули дурно воспитанной Жучке, лающей на тень.
После этого они оба замолчали. Доктор некоторое время постукивал пальцами по своему пустому стакану, а принц откинулся в угол кареты и закрыл глаза, но не спал. Между тем экипаж выехал из долины на открытые вершины скалистого горного кряжа, служившего естественной границей Грюневальда. Отсюда открывался на все стороны обширный вид: вправо – на зеленые леса Грюневальда, а влево от дороги – на плодородную равнину Герольштейна. Далеко внизу белел серебристой струей водопад, как будто улыбавшийся звездам среди зеленой опушки леса, спускавшегося по склону горы, а там внизу, еще ниже водопада, царила над равниной ночь. По другую сторону фонари кареты освещали крутой обрыв, и низкорослые карликовые сосны, росшие на каменистой почве, на мгновение сверкали, залитые звездным светом, всеми своими иглами, а затем исчезали вместе с дорожной колеей. Колеса и копыта лошадей громко стучали теперь по гранитной дороге, которая поминутно круто извивалась, так что Отто по временам на поворотах мог видеть сопровождавший его экипаж эскорт, скакавший на той стороне ущелья в стройном порядке, как на плац-параде, под покровом темной ночи, над обрывами и ущельями, точно кавалькада ночных призраков. А вот и Фельзенбург показался вдали, на высоком выступе скалы, и своей темной массой заслонил часть звездного неба.
– Посмотри, Готтхольд, – сказал Отто, – вот место нашего заключения.
При этих словах принца Готтхольд пробудился, как от транса, хотя он и не спал.
– Я все время думал, – сказал он. – Если ты полагал, что ей грозит опасность, почему ты не воспротивился? Мне сказали, что ты добровольно подчинился изгнанию, а разве тебе не следовало бы быть там, чтобы в случае надобности помочь ей!
Отто ничего не ответил, но краска сбежала с его лица, и он побледнел так сильно, что даже при свете фонаря это бросилось в глаза.
Глава 3
Спасительница фон Розен: действие последнее, в котором она ускакала
Когда энергичная графиня вышла от принцессы Серафины, то можно было смело сказать, что она испытывала нечто похожее на настоящий испуг. Она остановилась на минуту в коридоре и стала припоминать все свои слова и действия, думая при этом о Гондремарке. Она принялась энергично обмахиваться веером, но ее тревожное состояние не поддавалось благотворному влиянию ее кокетливого опахала.
«Эта девчонка потеряла голову, это несомненно! – думала фон Розен. – Я, пожалуй, зашла слишком далеко!» – досадливо продолжала она и тут же решила удалиться на время из города. |
