|
Уже там, в Казахстане, она узнала о гибели Марины Ивановны, чему очень сокрушалась. В Алматты же она встретила и моего отца, вышла за него замуж. Много было всего, рассказывать долго, целый роман можно написать, но мама мне говорила, что окончательно смысл слов Марины Ивановны, ее правоту, она поняла лет в тридцать, когда я на ее руках уже была смышленой, маленькой девочкой, а ее мама — совсем седою старушкою. Меня и назвали-то, кстати, в память о Цветаевой. Мама сохранила в своей душе все сказанное тогда Мариной Ивановной, перебирала в памяти мельчайшие подробности ее речи, облика, и все напоминала мне поразившие ее слова о «профиле Бога». Говорила, что сама почти полжизни отдала тому, чтобы постигнуть их глубокий смысл. Ухаживала за раненными солдатами в эвакогоспитале, преподавала французский в школе. И все искала, искала, подставляя руки и душу тем, кому это было нужно. Все — помнила. Так заронила и в меня неиссякаемую жажду найти самой этот «профиль», увидеть его, а уже я передала эту жажду Лешке. — Тут Марина Михайловна слегка улыбнулась. — В нем она неистребима. И я этому рада. Очень, поверь. Не отнимай ее у него. Ведь ничего лучше жажды познать Настоящее — нет. А профиль Бога — самое, что ни на есть, Настоящее. В каждом из нас, пойми, Олька, в каждом!
— А я все думала, почему Лешка такой? Он так остро и тонко все чувствует. Меня — до самого края. — Родная моя, поверь мне, чтобы понять человека страдающего, совсем необязательно страдать самому. Это правило — заблуждение, и оно не срабатывает, пойми, я в этом убедилась за всю свою жизнь! Сотни жизней тогда бы никому не хватило, если бы все только своею нужно было испытывать! Пропустить через себя духом, понять, услышать человека кожей, нервами, сердцем, я думаю, важнее всего! Слушать и помнить о «профиле». Быть может, снова и снова создавать его рисунок, помогая Творцу. — Марина Михайловна вздохнула, откинула прядь волос со лба невестки, поцеловала ее. Внезапную тишину в комнате нарушил стук в дверь. — Дамы, вы там в порядке? Пирог остывает, идем чай допивать, потом свои наряды примерите. — Лешка просунул голову в дверь, зажмурив на всякий случай глаза. — Мы не примеряем, Леш, мы разговариваем. Входи! — махнула рукой Марина Михайловна. — И о чем же ваша беседа? — Я Оле рассказывала о Марине Ивановне. О том, что у Нее были удивительные глаза: зеленые, прозрачные, как ягоды крыжовника, с золотистою искрою. И какие-то глубокие, мудрые. А вот руки были натруженные, непоэтические, жилистые, усталые. Не дамские, одним словом. — Удивительно, все-таки, мама, что бабушка и Она встретились, правда? Вроде не должны были, а встретились. И где? В Елабуге! Это даже трудно представить. — Задумчиво произнес Алексей. Марина Михайловна пожала плечами, поправила гребень в сложной прическе, делавшей удивительно красивой ее осанку и линию шеи. — Трудно, но возможно. В жизни вообще, возможно все самое невероятное. И тем она замечательна, поверь мне, сын! — Я знаю. Однако, Вы что же, леди, не собираетесь оценивать мои кулинарные способности? Там Пашка изнывает от тоски по дессерту. — Ой, а во мне картошка фри еще не улеглась! — Ольга, тяжело приподнявшись с кровати, оперлась на руку Марины Михайловны. Та перехватила ее под поясницу, поддерживая: — Осторожнее, шагай не сразу. Вот так. Наступай тверже, не бойся. Ну- ка я послушаю, как там моя внученька? Подумать только, еще пару месяцев, и я бабуля! — восхитилась Марина Михайловна, осторожно приложив ладонь к животу невестки. — Ну, дети мои, разве это не замечательно?! — А я дядькой стану! — русоволосая копия Лешки в уменьшенном слегка размере, с родинкою на верхней губе, а не на щеке, как у старшего брата, появилась на пороге комнаты. |
