— К черту суеверия! — он беспечно махал рукой. — Тебе что, не нравится?

— Нравится. Очень нравится. Ксения Алексеевна. Так, как-то ласково буквы перекатываются. Будто бы ручей журчит на полянке. — Горло предательски жгло. Дыхание перехватывало. — Очень красивое имя. — Она пробовала соленую каплю, вползшую на верхнюю губу, на вкус, не мигая, и тогда только замечала, что он уже сидит около нее. Утыкалась лбом ему прямо в теплый живот, и начинала всхлипывать, тихо, по-детски, как-то беспомощно, отчаянно.

— Олька, не смей раскисать, слышишь! Ты что?! Ну-ну! Ты, что, боишься чего-то? Не смей. Это все бабьи сплетни! Не думай, все пройдет хорошо. На той неделе пойдем к профессору, он тебя еще раз посмотрит. Я ему вчера машину чинил опять. Он про тебя помнит. Интересовался самочувствием, привет тебе передал. Сказал, чтоб мы обращались, если что, без всяких…

— Нет, Леша, не боюсь я! Мне только перед тобой совестно. Я себя обузой чувствую.

— Дурочка ты! Смешная моя и талантливая дурочка. Ты должна чувствовать себя только любимой женщиной и будущей матерью. Черт, это я виноват, не решился тебе вчера как следует показать, что ты моя — Самая Любимая Женщина. Боялся, что ты уже устала. Ты дашь мне еще один шанс? Сегодня вечером? — знакомые, уверенные нотки голоса вдруг приобрели в этом месте какую то волнующую хрипотцу, и она почувствовала, как румянец медленно заливает ее щеки и шею.

— Лешечка! У тебя он всегда есть. Но, я. Ты знаешь, я думаю, что тебе со мной как-то неловко, наверное? Я теперь такая вот большая и совсем неуклюжая. — Она развела руками. — Медведь не медведь, арбуз не арбуз. Тебе лучше было бы подыскать себе кого нибудь, Леша. Я все понимаю. Не обижусь. Ты ведь вон какой: здоровый и красивый. Тебе и ухаживать ни за кем не надо будет долго, сами придут.

— Олька, что ты мелешь, остановись?! Зачем мне они? Мне ты нужна. Только ты.

— Леш, — она мотнула головой. — Леш, подожди… Я не то хотела сказать. Я хотела… Ты — здоровый мужчина. А я… Я тебя и обнять как следует не могу! За эти восемь месяцев, что мы вместе, у меня на левой руке только два пальца стали шевелиться. А тебе разрядка нужна, здоровое тело…

— Это место у всех одинаковое. Я знаю. Видел и чуял. — Голос Алексея звучал резко и сухо.

Не монашествовал до тебя, сама понимаешь! Не знаю, какая твоя подружка тебе внушила, что п…а, это — все для мужика. Опять Тинка приходила? Хвастала тебе, какой кайф она в постели получила, на очередном своем Руслане, или Артуре «амазонкой» прыгая? Так это вранье все, милая. Ни она, ни ее крутой, распальцованый, джиповый, или хиповый, Руслан-Артур и понять-то не успели, чего там у них вышло… Он просто в нее сперму, как в пустой мусорный мешок выпустил, вот и все. Я тебе голову на отсечение даю, она бы вмиг издохла на месте от зависти, если бы знала, какое наслаждение я в постели с тобой получаю, когда ты мое имя шепчешь в этот момент, самый сумасшедший, самый мягкий, шелковый, самый тайный. Как будто песню поешь! И ни на чьи скачки амазонские эту песню я не променяю, запомни, сирена шелковая моя! Он тремя пальцами взял ее за подбородок, притянул к себе, осушая губами соленые дорожки на щеках. — На всю жизнь запомни, слышишь?!

5.

… Олька, ты опять про обузу думаешь? Брось! Очнись, жонглер! Уже без четверти двенадцать, к половине первого ведь гостей собирали? Ты же знаешь, что мать с Пашкой не опаздывают! Так что, не ко времени раскисать, давай, садись удобней, я тебе салфетки дам, будешь их сворачивать для кольца…

— Леша, я… — Ольга беспомощно вскинула на мужа глаза.