|
Боярин с дьяками проталкивались на площадь к церкви. Не доходя площади - ряд торговых ларей и шинков-сараев. Москвичи, подойдя к ларям, рассматривая товары, приостановились: перед одним ларем ходил взад-вперед бородатый перс в широком кафтане из верблюжьей крашенной в кирпичный цвет шерсти, в коротких, до колен, такого же цвета штанах, с голыми ногами, в башмаках на босу ногу, кричал, как гусь: - Зер - барфт! Зер - барфт! [золото - ткань] Идя обратно, взывал тем же голосом: - Золот - парш, золот - парш! - Эй, соленой! - Он не грек - баньян, мултанея. - Не, пошто? У тех по носу мазано желтым и в белой чалме, а этот в синей, да все одно. Эй, почем парш, чесотку продаешь? В глубине ларя сидел другой перс, - видимо, хозяин, в халате из золотой с красными разводами парчи, в голубой, вышитой золотом чалме, - ел липкие сласти, таская их руками из мешка в рог; черная с блеском борода перса было густо облеплена крошками лакомств. Когда с зазывающим покупателей персом разговаривали, он улыбался, махал руками, кричал громче первого: - Хороши парча! Хороши, дай менгун, козак! Боярин подошел к ларю, подкинул вывешенные светлые полотнища на руке, сказал: - Добрая парча! Надо зайти купить... На Москву такой не везут... Прошли, почти не взглянув на лари с синей одамашкой-камкой [камка из Дамаска], коротко постояли у ларя с бархатами: бурскими, литовскими и веницейскими. - Бархаты продают, разбойники, не в пример лучше московских: цвет рудо-желтой, золотным лоском отливает... Дальше и в стороне - ларь с сараем. Сквозь редкие бревна сарая из щелей сверкали на свет жадные чьи-то глаза. Ларь вплотную подходил к сараю. В сарай из открытого ларя - дощатая дверь, завешанная наполовину персидским ковром; по сторонам ларя - ковры удивительно тонких узоров. Боярин развел руками и чуть не уронил свой посох с золоченым набалдашником: - Диво! Вот так диво! Этаких ковров не зрел от роду моего, а живу на свете довольно... В ларе два горбоносых, высоких: один - в черной шапке с меховым верхом, другой - в черной мохнатой; из-под кудрей овчины глядели острые глаза с голубоватыми зрачками; оба в вывернутых шерстью наружу бараньих шубах. - Кизылбашцы [персияне], нехристи, - проговорил Ефим. Боярин оборвал дьяка: - Холоп! Спуста не суди: кизылбашцы - те, что парчой торг ведут, эти, думно мне, лязгины!.. Один из горбоносых, выпустив изо рта мундштук кальяна, стоявшего за ковром на столике, закричал: - Камэнумэк, арнэлахчик! Мэ тхга март! Цахумэнк халичаннер Хоросаниц ев-Парскастанц Фараганиц! Снова бойко и хищно схватил черной лапой с острыми ногтями чубук кальяна и с шипеньем, бульканьем начал тянуть табак. - Сатана его поймет! Сосет кишку, едино что из жил кровь тянет... Ей-бо, глянь, боярин, - со Страшного суда черт и лает по-адскому! - вскричал Ефим. - Запри гортань! Постоим - поймем, - упрямо остановился боярин. |
