– Я не нуждаюсь в ваших похвалах!

– Но вы нуждались в моих деньгах, верно?

– Зачем вы убили этих людей? Они спасли вашу жизнь.

– Я не мог сделать этого, вы прекрасно знаете.

– Не вы, так ваши… – он хотел сказать «люди», но жертвы и палачи были совсем не одним и тем же, – подопечные.

– Оставлять свидетелей не в их правилах.

– Что же вы не убьете меня? Или вы полагаете, что за эти деньги меня можно купить?

Террорист пытался засмеяться, но закашлялся. Справившись с приступом, заговорил с хриплой одышкой:

– Нет, зачем же?.. Я ценю вас намного дороже, Моцарт. И хочу попросить об одной услуге…

– Давайте прекратим этот разговор. Я не оказываю услуг убийцам.

Граф помолчал, словно раздумывая, стоит ли реагировать на оскорбление.

– В вашу больницу доставлен тяжело раненный пациент, – тон его оставался ровным. – Его усиленно охраняют. Но несколько очень влиятельных людей не заинтересованы в его выздоровлении.

– Не понимаю…

– Понимаете, Першин. Уверяю: когда вам станет известна его подноготная, вас не будет терзать совесть. Одним бандитом меньше…

Едва не задохнувшись от негодования, Моцарт выдернул из розетки шнур. Если бы Граф оказался рядом, он бросился бы на него и перегрыз ему глотку! Что давало ему повод видеть в хирурге наемного убийцу? Алчность? Моцарт никогда не был алчным, никогда не брал взяток и не копил – тратил на жизнь все, что зарабатывал, на нормальную, достойную человека жизнь. Трусость? Два ордена Красной Звезды «за мужество и отвагу, проявленные при исполнении служебного долга в условиях, сопряженных с риском для жизни» были тому опровержением.

«Сволочь! – расхаживал Моцарт по квартире, размахивая наполовину опустевшей бутылкой. – Я ему жизнь спас…»

Он еще и еще раз проигрывал ситуацию от начала до конца, сомневаясь в целесообразности своего молчания, но в то же время понимая, что едва ли ГУВД выделит ему охрану после того, как он даст показания. Да и какие – описать внешность Террориста?.. Гибель «скорой» не давала ему покоя, убийство – в том, что аварию подстроили, Моцарт не сомневался с самого начала, как только узнал о ней, – требовало отмщения, но именно сейчас, когда он пришел к решимости действовать, бандиты взяли его под контроль, а значит, и Веру, и, возможно, Алоизию, – уж их‑то никакая милиция не станет охранять подавно.

Шел двенадцатый час. Моцарт поймал свое отражение в зеркале в прихожей.

«А ведь врешь ты все! – посмотрел в помутневшие глаза с припухшими веками. – Врешь… И об орденах своих не вспоминай – от того военврача, который заканчивал ампутацию ноги рядового Терентьева в горящей палатке, в тебе ничего не осталось!»

Он отставил на трюмо бутылку и вытянул руки. Пальцы дрожали, как осиновый лист на ветру.

Deprendas animi tormentalaventis in aegro

Corpore, deprendas in gaudia; sumit utrumgue.

Jnd habitum facies[1], –

продекламировал из некогда любимого Ювенала, по которому учил латынь задолго до института. – Лицо отражает, а не рожа!.. А душа все‑таки существует!..

Был этот пациент бандитом или жертвой, не имело значения: усиленная охрана у его палаты говорила о том, что он был свидетелем , а значит, что‑то знал о Графе и его преступлениях, и Граф боялся его. Поэтому и подсунул конверт, поэтому и не расправлялся с беглецом, а как только Моцарт воспользовался деньгами, понял, что заявления в органы не последует, и решил сделать из своего спасителя сообщника.