Вытряхнув пепельницу, он отключил плиту, запер фор‑точку и сложил папки в большую туристскую сумку. Хотел позвонить, но опасение, что телефон прослушивается, заста вило его отдернуть руку.

До самой Масловки он ехал по ночной Москве, напрягаясь всякий раз, когда в зеркале отражался свет фар, и всякий раз сворачивал и петлял, если машина шла следом за ним больше двух кварталов, тем самым проверяя, нет ли за ним слежки, и удлиняя свой маршрут. На Савеловском проспекте остановился у автомата, некоторое время сидел, приглядываясь к машинам, но ни впереди, ни сзади ничего подозрительного не заметил.

«А зачем ему теперь за мной следить? – подумал он, на кручивая диск телефона. – Раз я не заявил в первый раз, не заявлю и во второй. Все – куплен! Даже если бы волшебное слово на голубом листке не исчезло – о чем оно могло бы свидетельствовать? Разве только о слабоумии заявителя…»

– Алло? – послышалось наконец в трубке.

– Привет, – торопливо заговорил Першин. – Ты не спала?.. Впрочем, все равно уже… Мне нужно увидеться с тобой.

– Господи, кто это?

– Першин.

– Володя?.. – в голосе зазвучала тревога. – Что‑нибудь стряслось? С Верой?..

– Нет же, нет. Ты одна?

– А с кем мне быть‑то?

– Я сейчас приеду.

Он еще некоторое время петлял и озирался, не желая ненароком навести на квартиру ни в чем не повинной женщины преследователей, опасаясь за сумку с дорогими для него рукописями в багажнике, пока наконец не пришел к окончательному убеждению, что они с Графом в расчете, и покатил по прямой.

От Нонны веяло сном и покоем. Блестящие темные глаза смотрели на ночного гостя без лукавства и подозрения, отчего у Першина возникло чувство, будто он вернулся в родной дом после многотрудного дня.

– Прости, но оказалось, что в этом городе у меня больше пациентов, чем друзей, – сказал он, едва переступив порог.

– Лестно, если я попала в число последних.

– Я ненадолго…

– Как минимум – на время ужина, – улыбнулась Нонна и, взяв его за рукав, потащила на кухню.

– Зря ты, ей‑Богу…

На столе посреди формочек с закуской стояла запотевшая бутылка «смирновки».

– В отличие от тебя у меня слишком много друзей, поэтому мне предоставлено пить и есть в одиночестве. А так как я этого делать не люблю, то постоянно голодаю. Мой руки, Першин. Все равно ведь не отпущу.

– Я на машине, – предпринял он попытку отказаться от

застолья.

– Никуда твоя машина не денется.

Из коренной интеллигентной москвички Нонна странным образом умела превращаться в разбитную лимитчицу‑маргиналку и вела себя так, словно не знала, какой из своих ипостасей отдать предпочтение. В этом проявлялось ее одиночество.

– Я завтра уезжаю, – отчего‑то разволновавшись, заговорил Першин. – То есть мы уезжаем с Верой. Совсем ненадолго, может быть, на неделю. В Сочи.

– Завидую, – глубоко вздохнула она, выкладывая из глиняного горшочка горячие шампиньоны. – А потом?

Першину подумалось, что женщины успели созвониться – так похожи были их реакции на известие о поездке.

– Это я слишком современен или вы так старомодны? – нахмурился он. – Мне порядком осточертело это «потом»! Я бегу от него и допускаю одну ошибку за другой.