– В Сочи лечат от усталости? – помолчав, спросила Нонна.

– Иногда ее снимает простая перемена мест.

– Я бы тебе сказала, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется, Першин. Но не хочется быть банальной даже в подпитии. А потом, ты этого просто не поймешь.

– Почему же?

Она неожиданно взяла его за руку:

– Потому что не там ищешь.

– Мне нужно идти.

– Останься. Ты так старательно стирал грань между правдой и ложью, что я тебе поверила.

– Нет, я не могу…

Она притянула его к себе, он попытался высвободить руку, но вялая эта попытка лишь распалила Нонну.

– Да не надо же, – едва слышно проговорил Першин. – Потом будет всем тяжело… мне, тебе, ей….

– Не думай, что будет потом, – обхватила она его за шею и, спотыкаясь, налетая на косяки и стулья, повлекла в комнату. – Ты же сам говорил, что в этом кроется причина твоих ошибок. Хочешь, я назову тебе первую из них?

– Не хочу, – торопливо расстегивая пуговицы ее халата, прошептал он.

– Тебе нужно было лететь одному…

Где‑то наверху у соседей заплакал ребенок.

От Нонны Першин ушел в седьмом часу, стараясь не слишком громко хлопнуть дверью, хотя догадывался, что она не спит, но делает вид – не столько чтобы избежать объяснений, сколько из нежелания расстраивать его перед встречей с Верой.

Он вел машину по свежим утренним улицам, чувствуя мерзость им же созданного положения, предательства, которое не могло оправдать даже заведомое отсутствие чувств с обеих сторон.

Наскоро приняв душ и переодевшись, он побросал в сумку бритву, зубную щетку, сменную обувь и белье, проверил деньги, билеты и документы – все это делал торопясь, из опасения, что вот‑вот зазвонит телефон и упредит его отпуск.

Подленькая надежда на то, что Вере что‑то помешает и она не явится к месту встречи, еще теплилась в нем, но угасла, лишь только он подъехал к Сретенке: она шла ему навстречу с большим и, очевидно, тяжелым чемоданом. На ней был белый сарафан, которого он раньше не видел; в собранных на затылке волосах белела заколка в виде лилии.

– Куда ты столько набрала? – недоуменно проворчал Першин, запихивая чемодан в багажник.

– Я ушла из дома, – ответила она.

– Шутишь?

– Не бойся, это никак не отразится на твоей свободе. Вернемся – поживу у Нонны, а там будет видно.

Першин зло рванул с места, прекрасно понимая истинную подоплеку ее разрыва с семьей.

– Ну зачем же… у Нонны, – сказал он сквозь зубы и замолчал.

– Я звонила ей вчера. Она велела передать тебе привет.

До самого Внуковского шоссе они не проронили ни слова.

– У тебя все в порядке? – попыталась она поймать его в зеркальце.

– У меня все о'кей! – с демонстративным пафосом заверил Першин. – Рядом со мной сидит молодая красивая женщина, я качу по столице в собственной иномарке, в моих карманах хрустят баксы, которые я намереваюсь потратить на берегу южного моря. Мне не хватает только мечты, все остальное у меня уже есть. Твой Сухоруков действительно кретин – потерять такого зятя! Он себе в жизни этого не простит.

Вера доверчиво положила голову ему на плечо и улыбнулась:

– Он сказал, что ты меня погубишь.

Першин намеревался свернуть на полосу встречного движения и кончить со всеми проблемами разом в лобовой атаке на «КамАЗ», но уж больно не хотелось потрафить Сухорукову.

Через три часа «Ту‑134» приземлился в Адлере.

14

Комната, где они поселились, выходила окнами на море.