Она остановилась, смерив его презрительным взглядом, покачала головой:

– Нет, Владимир Дмитриевич, в отцы вы мне не годитесь. Если бы у меня был такой отец, я бы удавилась с тоски! – И, повернувшись на каблуках подаренных Першиным туфель, пошла через проезжую часть улицы.

Першин хотел остановить ее, но подумал, что если это размолвка, то пусть она лучше произойдет сейчас, чем когда Вера прирастет к нему, станет неотъемлемой его частью.

– А Зуйков – художник, я о нем писала в последнем репортаже! – перекричала она с противоположного тротуара уличный шум. – Ты хотя бы из вежливости почитал!

В этом она была права. Так и не прочитанные «Подробности» остались в бардачке «фольксвагена» на стоянке Внуковского аэропорта.

«Нужно было дать мне по морде, – Першин проводил ее глазами, но следом не пошел. – Лучше сейчас…»

Миновав жилой квартал по какой‑то замшелой улице, он свернул в маленький бар в полуподвальном помещении и сел у стойки.

– Что будем пить? – потряс перед его носом шейкером светящийся глупой радостью бармен.

– Две бутылки коньяка.

– У нас бутылками не подают, отец.

Першин медленно досчитал до пяти, чтобы не вспылить.

– Тогда – пять по двести, сынок, – произнес членораздельно и достал из кармана деньги. – И два кусочка льда на закуску. Это тебе за коньяк, это – адрес, а это – за мою доставку… Если у тебя есть ко мне вопросы – задавай их лучше сейчас.

Черное помещение без окон и дверей… Шум в голове… Ребра впились в печенку… Тошнит… Полная амнезия – ничего невозможно вспомнить… Психиатры в таких случаях задают вопрос: «Кто вы такой?» А он не знает, решительно не помнит, кто он… Белковое тело. Homo sapiens – это не про него.

Время – лучший лекарь. Минута способна растягиваться в вечность. Через эту вечность он нашел ответ: «Я – ПЕРШИН». Остальное было следствием этого открытия: «Я лежу на деревянном полу. Шум в голове – это шум моря. Вчера я напился пьян, чтобы разжалобить Веру. Если бы она была здесь, я не лежал бы на полу. Комплекс мер, направленных на восстановление нарушенных функций организма, называется реабилитацией. Главное не перепутать: в другом значении термин означает «восстановление доброго имени». Это другое применительно ко мне – утопия…»

Он встал. Убедился в целости костей. Зажмурившись, включил свет.

Одежда разбросана по комнате… матрац съехал с кровати, оказавшейся для него узкой… Вериной сумки нет… его привезли какие‑то люди… кажется, Веры уже не было… или была? Нет, решительно ничего… в маленьком холодильнике «Снайге» – бутылка пива… потрясающе!.. Неужели кто‑то позаботился о нем?..

Пиво оказалось именно тем, что требовалось для следующего шага: натянув тренировочные брюки, Першин вышел во двор.

Шумели вовсе не волны – шел дождь. Не дождь даже – ливень! Экскурсовод говорила, здесь выпадает полтора метра осадков в год. Очевидно, все они решили выпасть именно в эту ночь. Вода была добрым знамением или природа оплакивала его потери?.. Тогда осадков в самый раз: потерь слишком много. Першина вырвало, стало легче, но при мысли о возвращении в комнату снова подступила тошнота.

С трудом преодолев саманную изгородь, он направился по узкой тропе к морю. Промокшие под ливнем брюки отяжелели, мешали идти. Он снял их, перебросил через плечо и побрел по каменистому берегу.

Море пенилось, бушевало. Черные стены волн вдребезги разбивались о пирс. Окна не светились из‑за позднего времени, или свет не просматривался сквозь тугую пелену дождя, но быстро трезвеющему Першину казалось, что он единственное additus naturae[3] о двух ногах; будто случился всемирный потоп и все, что было когда‑то на затопленной Земле, осталось теперь только в его памяти.