|
А это дело трудное, хотя бы потому, что их разновидностей и видов не так уж много. Бабочек, например, гораздо больше. – Да, я помню, Николай Иванович, вы говорили это всегда. – Ну вот и старый же я попугай! – рассмеялся Рукавитинов, привставая. – Знаете что, Ро-ман Алексеевич, коль уж вы пришли, я позволю себе похвастаться… – Новое приобретение? – Роман тоже встал, оставив папиросу на краю пепельницы. – Оно самое, оно самое… – Рукавитинов подошел к столу, отпер дверцу, выдвинул ящик и бережно вынул небольшую коробку, обшитую черным бархатом. – Смотрите, – он открыл коробку, – это мне прислали из Берлинского музея. В обмен на моих сколий. Роман взял коробку в руки. На шелковой подкладке лежал жук удивительной красоты. Он был золотисто-зеленого цвета и весь, с витиеватых рогов до задних ножек, переливался непере-даваемым перламутром, словно светясь изнутри. – Узнаёте? – приблизился Рукавитинов. – Это гвинейский рогач. А по-нашему Neоlamprima adоlphinae. Своими формами жук напоминал облаченного в доспехи самурая, но странные пропорции делали это сходство смешным, отчего жука было немного жалко. – Чудный экземпляр. – Роман вернул коробку Николаю Ивановичу. – Еще бы, – с довольной улыбкой ответил тот и принялся убирать коробку в стол. – Николай Иванович, я вам завидую. – Роман сел в свое кресло и принялся раскуривать потухшую папиросу. – Есть чему? – Вашей… – Роман задумался на мгновение, – вашей воле. Рукавитинов, улыбаясь, опустился в кресло: – Можно подумать, что у вас ее нет! – Такой – нет, – твердо и искренне ответил Роман. – Ну нет такой – есть другая. Ваша воля. У всех они разные, и ей-богу, я не верю Шопен-гауэру, что волевые импульсы индивидов могут быть соотнесены. Это не мускульное усилие, а нечто другое. – Но разве мы не говорим, например, что сила воли одного человека больше силы воли другого? Что один – волевой, а другой – безвольный. Николай Иванович снял очки, протирая их платком, ответил: – Милейший Роман Алексеевич, а вы твердо уверены, что воля к жизни это и есть главный волевой импульс человека? – Не совсем понимаю вас. – Ну а воля к смерти не может быть? Роман молча пожал плечами. Вопрос Николая Ивановича застал его врасплох. – И не ошибаемся ли мы, безапелляционно награждая званием «безвольного» человека, сидящего в грязной каморке и пьющего дешевое вино, или какого-нибудь босяка, ставя в пример ему делового человека, трудящегося не покладая рук, пробивающего себе дорогу в жизни, по-нашему – «волевого»? Роман по-прежнему молчал. А Николай Иванович, надев очки, продолжал свою мысль: – На самом деле вполне вероятно, что у босяка-то воля совсем другая, противоположная воле к жизни, как черное противопоставлено белому. У босяка или у пьяницы – это воля к не-бытию ибо небытие, то есть покой, не менее притягательно, чем сама жизнь. «А ведь это верно, – подумал Роман, глядя в спокойное лицо Рукавитинова. – Но тогда придется ставить под сомнение весь промысел Божий. Ведь не может же Бог посылать людей на землю, чтобы они стремились к небытию?» Он уже собрался задать этот вопрос, но в это время протренькал дверной звонок. Николай Иванович удивленно поднял брови, но потом, сморщась, приложил ладонь к виску, покачал го-ловой: – Аа… Я и забыл совсем… Он приподнялся с кресла: – Простите старика, Роман Алексеевич. Я же сегодня трем ребятам назначил прийти. Они болели, по математике отстали. И вот запамятовал, думал, мы с вами чаю напьемся, а вы мне про столицу расскажете. |
