|
– Да полноте, Николай Иванович. Поговорить мы в любое время сможем, например сего-дня вечером. У нас. Прошу вас отужинать с нами. – С большим удовольствием. Я ведь у ваших не был почти неделю. – Вот и прекрасно. – Роман встал, и они вместе направились через кухню к двери. Николай Иванович открыл. Вошли, тихо поздоровавшись, трое ребят с тетрадками под мышками. – Николай Иванович, как Красновские? – спросил Роман, надевая пальто. – Вроде хорошо, – пожал плечами Рукавитинов, показывая ученикам рукой на распахну-тую в комнату дверь. – Петра Игнатьевича я частенько вижу. Все так же бодр и оптимистичен. И гедонист, вашего дядюшку за пояс заткнет. Все меня в баню приглашает. Париться квасом. Это при моем-то сердце! Николай Иванович засмеялся. – Зою вы тоже видели? – спросил Роман, беря шляпу и чувствуя, как забилось сердце при произнесении этого имени. – Зою?… То бишь Зою Петровну. Видел летом… Ну что ж, она очень мила, – серьезно и с теплотой ответил Николай Иванович, – и умна к тому же… Вы зайдете к ним? – Да, – ответил Роман, берясь за ручку двери, – я сейчас же иду к ним. Николай Иванович улыбнулся своей доброй тихой улыбкой. Его проницательные глаза светились пониманием. IV Впервые Роман увидел Зою Красновскую почти семь лет тому назад. Сейчас ему казалось, что это было страшно давно, – душным июльским вечером он, выпускник университетского юридического факультета, в новом бежевом, но слегка запыленном от быстрой езды костюме, с букетом алых роз, промучившихся ночь в духоте вагона, вбежал по ступенькам дядюшкиного дома и был приветствован десятками радостных возгласов гостей, собравшихся на дядюшкино пятидесятилетие за тремя составленными буквой Т столами, занявшими почти всю террасу. Юбилей удался на славу. Антон Петрович был в ударе: облаченный в белый фрак с огромным малиновым бантом, с разметавшимися прядями, он, казалось, ни на минуту не присел к ломив-шемуся от яств столу; его громоподобный голос гремел не умолкая, так что избранному на гру-зинский манер тамаде – столичному тенору Сергею Никаноровичу Прянишникову оставалось лишь молча улыбаться происходящему и пить свою любимую померанцевую. Роман, как и все, тоже много пил, ел, смеялся, слушая то слова Фамусова о девушках-патриотках, льнущих к служивым людям, то поучительные речи Фальстафа, то отрывки из «Сорочинской ярмарки», то мятежный монолог Карла Моора, то, наконец, куплеты-размышления о том, что произошло бы, «если б милые девицы все могли летать, как птицы». После застолья на берегу реки был устроен фейерверк, проведенный Рукавитиновым по всем пиротехническим правилам и вызвавший восторг гостей и местных жителей; затем предла-галась лодочная прогулка с зажженными факелами, в которой все гости конечно же приняли участие. Здесь-то Роман и обратил впервые внимание на пятнадцатилетнюю девушку, а точнее сказать – девочку, оказавшуюся со своим флегматичным балагуром-отцом в лодке Романа. Она была худенькой, черноволосой и черноглазой, подвижной, как обезьянка, и удиви-тельно милой. Роман греб, отец Зои – Петр Игнатьевич Красновский держал пухлой рукой факел, сидя на носу лодки, а Зоечка резвилась на лавке супротив Романа. Всю дорогу она вертелась юлой, плескалась черной как смола водою, опуская руку за борт, раскачивала лодку, вызывая беспомощные нарекания отца, требовала от Романа, чтобы он «греб изо всей-всей мочи», чтобы они «непременно были первыми». Это в конце концов и произошло – Роман обогнал все лодки, включая лодку именинника, неистовавшего за веслами под многого-лосное «Из-за острова на стрежень», пролетел на одном дыхании узкий перешеек, соединяющий реку с озером, и, выплыв на середину, бросил весла. |
