|
Деревенская дорога шла по самому берегу, поросше-му осокой, через которую тянулись к воде деревянные мосточки. На одном из них, наверно ближнем к дому, обычно мыла белье Марьяша – белые полные руки, босые ступни из-под подо-бранного платья, улыбчивое лицо. – Роман Алексеевич! – раздалось позади. Он обернулся. В десяти шагах по дороге стоял, оперевшись на палку, деревенский учитель – неизменный Николай Иванович Рукавитинов. – Николай Иванович! – радостно воскликнул Роман и поспешил подойти. – Роман Алексеевич. – Улыбаясь тихой улыбкой пожилого интеллигента, Рукавитинов приподнял старомодную широкополую шляпу, обнажая маленькую аккуратную головку, с пря-дями белых, слегка вьющихся волос. Лицо его с прямым, маленьким, острым, как у птицы, но-сом и выцветшими глазами, спрятанными за круглыми линзами очков, светилось радостью и благожеланием. Роман в свою очередь снял шляпу и пожал неширокую, но крепкую руку Николая Ивано-вича. – Видеть вас здесь, на берегу этой речки, так, право, странно и удивительно! – проговорил Рукавитинов, не выпуская руки Романа. – Любезный Николай Иванович, что ж здесь удивительного? – рассмеялся Роман, ис-кренне радуясь встрече. – Ну как же, не говорите, не говорите, Роман Алексеевич. Я издали вас заметил и, право, не узнавал долго. А потом удивился, признаться. Вы здесь, в это время, весной. Удивительно! – Да полноте, Николай Иванович, – Роман взял Рукавитинова под руку и они пошли ря-дом, – что же здесь необычайного? Просто я теперь свободный человек. – Как? Вы больше не служите русской Фемиде? – Увы! – усмехнулся Роман, отбрасывая прутик. – Не служу. – И не жалеете об этом? – Ничуть. Николай Иванович покачал головой, достал платок из кармана черного, слегка потертого пальто, вытер край глаза. – Да… Вы решительный человек. Я помню, как тогда на Троицу скакали наперегонки на лошадях. С тем, с объездчиком. Он задумался, неторопливо ступая, опустил голову. Его черные ботинки были обуты в ка-лоши, толстая палка с медным наконечником осторожно трогала дорогу. Без малого тридцать лет прожил в Крутом Яре Николай Иванович в небольшом каменном доме возле деревенской школы. Роман привык видеть его в окружении детворы, со стопкой школьных тетрадей под мышкой, в белой летней панаме. Был он холост, или точнее – вдов, жена его умерла весьма дав-но – когда еще жили они в Киеве, где Николай Иванович служил инженером. После смерти же-ны он сразу взял расчет, продал имущество и с небольшим саквояжем приехал в Крутой Яр, где в те времена учительствовала его дальняя родственница. Вскоре она, по причине почтенных лет, уступила ему место деревенского учителя, сама же перебралась в Калугу доживать свой век в спокойствии и уюте. Николай Иванович принял новый статус с той спокойной решительностью, на которую по-настоящему способны лишь русские интеллигенты, ломающие свою судьбу раз и навсегда. Все эти тридцать лет он нес свой нелегкий крест мужественно и безропотно, борясь со скукой и однообразием деревенской жизни энтомологией и книгами, доставшимися ему в наследство от добросердечной предшественницы. Их было более тысячи, и в скромном, хотя и просторном доме они по праву занимали главное место. Роман любил и уважал этого человека. Ему нравились добросердечность, простота и бес-корыстие Николая Ивановича, он ценил его светлый ум, эрудицию и деликатность. И сейчас, ступая с ним рядом, Роман с удовольствием отмечал постоянство и неизменность всех этих ка-честв, ничуть не утратившихся за три года. – Так где же ваши ученики? – спросил Роман, помогая Рукавитинову перебраться через лужу. – Отдыхают. Сегодня воскресенье. – Да. Я забыл, что дети не учатся по воскресеньям. – Но, Роман Алексеевич, взрослые, как мне разумеется, тоже не учатся по воскресеньям. |
