|
– Да. Сомнения нет. Это Катя». Она же, не замечая постороннего взгляда, продолжала раздувать самовар сапогом уверен-ным движением хозяйки. А Роман живо вспомнил другую Катю – босоногого худенького под-ростка в ситцевом коротеньком платьице, с плетеным кузовком в руке, прибегавшую ранним утром под окно воспенниковского дома и будящую тяжелых на ранний подъем обитателей дробным постукиванием в окна: – Вставайтя! Она изумительно ориентировалась в родном лесу, выводила на земляничные поляны, за-литые солнцем и обрызганные росой, бежала на середину, смешно поднимая худые коленки, припевая «сярёдочка мне, сярёдочка мне!», садилась, и смуглые пальцы с непостижимой для го-родского человека быстротой обирали ягоду. У ручья она смешно пила из ладошки, по дороге рассказывала деревенские небылицы про ведьм и леших, испуганно крестясь; за обедом у Вос-пенниковых притихала, ела молча, искоса поглядывая на хозяев. «А теперь она женщина. Мать двоих детей», – грустно усмехнулся Роман, следуя дальше по крутояровской дороге. Кругом стояли лужи. Солнце вышло из-за туч и поблескивало в воде. Роман миновал долгий забор по правую руку, череду бань, погребков и ледников по левую и, пройдя овраг с остатками черного снега, оказался возле двух домов, стоящих друг против друга по обеим сторонам дороги. Это были дома двух братьев Егоровых – Бориса и Петра. Старший – Борис, жил справа, младший Петр – слева. Дома их были похожи как две капли воды – крепкие, добротно поставленные срубы с дощатыми крышами, палисадами, большими воротами, просторными сенниками, скотными дворами и огородами. Да и сами братья походили на свои дома, оба коренастые, широкоплечие, с сильными му-скулистыми руками, с толстомордыми женами и многочисленными детьми. Подходя ближе к домам и присматриваясь к ним, Роман живо вспомнил оба егоровских семейства – образцы деревенской хозяйственности и достатка. Но чем ближе приближался он к ним, тем все более странным казался правый дом: если возле петровского подворья оживленно сновала детвора, лаяла собака, двое мужиков в простан-ных рубахах пилили березовые дрова, а третий – голый по пояс, громко крякая и ухая, тут же рубил их колуном, то возле избы Бориса не было никакого движения: никто не хлопал дверьми, не кричал и не бегал. Роман невольно поднял голову и заметил, что дым из трубы в этом доме не шел, в то время как во всем Крутом Яре в этот час топились печи. Роман подошел ближе. Мужики прекратили пилить и колоть, повернулись к нему. Сидящая на крыльце старуха приподнялась и, опершись на клюку, прищурилась на Романа. – Бог в помощь! – громко произнес Роман, подходя. Раскрасневшийся Петр с размаху воткнул колун в колоду, шагнул к Роману: – Никак Роман Лексеич. С приездом, здравия желаем. Роман пожал его крепкую руку, двое мужиков, видимо, нанятые работники, молча покло-нились. – Здравствуйте, батюшка, – скрипучим голосом проговорила старуха и стала медленно спускаться по деревянным ступенькам. – Давыно не были у нас – давыно, – качал головой Петр, разглядывая по-столичному оде-того Романа маленькими живыми глазами, спрятанными под густыми рыжеватыми бровями. Рыжая шевелюра его торчала во все стороны, под расплющенным веснушчатым носом пушились такие же непослушные, но густые усы. На голой груди в рыжеватой растительности блестел серебряный крестик. – Здравствуй, Петр. – Роман сунул руки в карманы пальто, разглядывая все вокруг. – Как живешь? Как семейство твое? – Да слава Богу, не жалуемсь. – Сколько же детей у тебя? – Роман посмотрел на трех ребятишек, подбежавших и, как и подобает всем без исключения деревенским детям, бессловесно осматривающих незнакомца. – Семеро Бог дал, – усмехнулся Петр. |
