|
– Ну-с, Роман Алексеевич… – Большая белая длань с перстнем красного золота на безы-мянном пальце подняла рюмку. Роман тут же взялся за свою, и через секунду по террасе поплыл тонкий перезвон старинного хрусталя: – За твой приезд, Ромушка… – Ваше здоровье, тетушка. – Будь здоров, Рома. Анисовая наполнила рот Романа и тут же, как положено только ей одной, исчезла сама по себе, оставив непередаваемый аромат. Роман откусил от яблока. – Ха… смерть моя… – выдохнул Антон Петрович, ставя рюмку и цепляя вилкой аккурат-ненький огурчик. – Прекрасная настойка, – пробормотал Роман, наблюдая за точными движениями тетушки, наполнявшей его тарелку поочередно всеми соленостями. – Ромушка, ты уж не обессудь, мы люди отсталые, не прогрессисты, постимся вот, – с улыбкой произнесла она, накладывая капусты, – и трапеза у нас монастырская. – А окорок? – спросил Роман. – Окорок, брат, по случаю твоего приезда, – дядя, сосредоточенно щурясь, наполнял рюм-ки, – мы же не знаем, может, ты давно уже всех богов к чертовой бабушке послал. – Антоша, как тебе не стыдно! – качнула головой Лидия Константиновна. – А что? – удивленно поднял брови Антон Петрович. – Дело молодое. В эти годы атеизм просто необходим. Я, брат, в тридцать-то лет эдаким хулиганом был. Никаких авторитетов, кро-ме матушки Науки и великого Иммануила. «Звезды над нами, нравственность внутри нас». И ничего более. Ничего! Он громко захрустел огурцом. – Дядюшка, я безоговорочно в науку не верю. А поэтому окорока в страстную есть не ста-ну, – проговорил Роман, принимая от тетушки свою тарелку. – А вот это – молодец! – загремел дядя. – Правильно! Они, эти Дарвины, сами-то ни черта не знают, а туда же – людей учить подряжаются с их ланцетами да микроскопами. Не верь им, Рома, не верь ни на мизинец! И вот что, – он приподнял рюмку, – давай-ка выпьем за человече-скую самостоятельность, за трезвый ум и истинную мудрость. – А за женщину вы пить не собираетесь? – улыбаясь, спросила Лидия Константиновна. – Еще как собираемся! – тряхнул своей крупной головой дядя Антон. – За женщину, за крутояровскую Лилит, за прекрасную Лидию-вдохновительницу и заступницу, обожательницу и утешительницу! – Антоша, что ты мелешь! – засмеялась тетушка, прикрываясь ладонью. – За вас, тетушка. – Роман приподнял рюмку. – Спасибо, Ромушка. – За тебя, Лида. – Merсi, Антоша. Выпили. – Ах… чудеса в решете, – пробормотал Антон Петрович, закусывая рыжиками, – Лидочка, милая, убери-ка ты этого кошона от греха, а то мы его невзначай с чем-нибудь перепутаем. Лидия Константиновна, развернув салфетку, накрыла ею блюдо с окороком. – Вот и прекрасно, – одобрительно причмокнул дядя Антон, – а теперь, друзья, давайте воздадим должное нашим яствам, после чего, Рома, ты нам поведаешь о столичном житье-бытье. Все принялись с аппетитом есть. Поглощая пряные огурцы, хрустящую капусту и тугие, полные густого сока помидоры, Роман искоса посматривал на завтракающую чету Воспеннико-вых. Целых три года он не видел этих простодушных милых людей и сейчас, в минуту тишины, столь редкую в этом доме, с любовью всматривался в их почти не изменившиеся лица. Антон Петрович Воспенников был высоким полным пятидесятисемилетним мужчиной с крупной головой, крупными белыми руками и породистым, характерным лицом драматического актера, коим ему и довелось быть тридцать без малого лет. Почти тридцать лет столичные сцены сотрясала богатырская поступь этого осанистого, беспредельно уверенного в себе человека, а его громоподобный бас раскатывался по притихшим залам монологами Антония и Отелло, Лира и Бориса Годунова. |
