— Я в то время в школе работал и в этом лично не участвовал. Но сейчас вопрос — что задумал молодой Размахов?

— Как это? — удивился Родион. — Восстановить храм.

— Если бы только это, — вздохнул Антон Васильевич. — Объективку Буряка слышал? Из неё вполне можно сделать вывод, что этот строитель-реставратор не одиночка, а всё это затеянное им дело — подкоп под Кидяева, если не под кого-нибудь повыше. Вполне возможно, что здесь такое затевается, о чём мы, Родион Игнатьевич, и не догадываемся.

Зуев понял, что Карташов смотрит на это дело с позиции идеологического кадра и насторожился. Он в армии познакомился с политработниками и знал, что они, как и особисты, способны на любую подлянку.

— Тут, Родион Игнатьевич, — продолжал зампред, — мы наверняка имеем дело с каким-нибудь идеологическим вывертом. Сейчас всякие демагоги на это дело весьма горазды. Одни выборы что показали? И эта возня Размахова в церкви мне кажется крайне подозрительной. Буряку, конечно, дадут указания. Но что — Буряк? Он, конечно, начнёт действовать, но и дров может наломать. Сейчас на нарушение соцзаконности прокуроры и печать пристально смотрят. Тут надо бы поаккуратнее действовать. Я имею в виду вашу кандидатуру.

— Мою? — удивился Зуев. — При чём здесь я? За шиворот я этого Размахова брать не буду, сразу отказываюсь.

Карташов рассмеялся.

— Ну, зачем же за шиворот. Вы съездите в Хмелёвку, побеседуете с ним, посмотрите, чем он дышит, под чью дудку пляшет. Потом мы это обсудим.

Родион подавленно молчал. Вон как дело вытанцовывалось, так это, походя, в шпионы отрядили, чтобы наушничал. Зуев налился пунцовой краснотой, руки его мелко задрожали.

— Ну, вот и договорились, — поспешил закончить разговор Карташов. — Можете выехать сегодня на моей машине. Я распоряжусь.

— Спасибо, — пробормотал Зуев. — Я поеду на автобусе.

3

Железное колесо тачки подпрыгивало на выщербинах в каменном полу церкви. Погромыхивание железа и шаги человека гулко отдавались в пустом и высоком помещении. С бруса, торчащего из отсыревшей стены, сорвался голубь и, хлопая крыльями, вылетел через прореху в куполе. Поглядев ему вслед, Сергей поставил тачку возле кучи рухнувшей со стен и купола штукатурки, взял совковую лопату и со скрежетом вогнал её под обломки, затем, поднатужась, приподнял и бросил мусор в железный ящик. Нагрузив тачку, он поднял её за упругие стальные ручки и покатил к выходу.

С толстой доски, положенной над ступенями паперти, тачка норовила съехать в сторону, но Сергей, удержав равновесие, скатил её вниз, остановился, перехватил поудобнее за ручки и уже без опаски покатил к яме, вывалил мусор, стряхнул со лба каплю пота и полез в карман за сигаретами.

Жарко светило солнце, из запущенного сада терпко пахло спелыми яблоками и прелью лиственной опади, а из небесной глубины доносился щебет пробующих уже по-настоящему встать на крыло ласточек. Сергей невольно улыбнулся, обрадовавшись этим радостным и одновременно печальным звукам, которые напомнили ему о том, что у него есть душа и чувства, откликающиеся на грустный призыв почти готовых к отлёту птиц.

Ласточки пролетели, но их торопливое щебетание продолжало звучать, пробуждая мысли о беспредельном одиночестве человека на перенаселённой земле. Вдали громыхнул громок, Сергей спохватился и покатил тачку к храму. Спину припекало заходившее за нависшие тучи солнце. Вдали опять громыхнуло, он обернулся, посмотрел на тучи и подумал, что после дождя надо будет сделать деревянный настил, хотя бы в одну доску, а то по размякшей земле тачку не протащить. Это была сто восьмая за день ходка. Сергей их считал, чтобы в одиночестве работалось веселее.