— А ведь он, — мелькнула в голове редактора мысль, — тоже боролся с бюрократами. Но я-то какой бюрократ? Я — партийный журналист, что им от меня надо?

Он подошёл к окну, раздвинул шторы. Его увидели, стали кричать, некоторые, а Сухов приметил несколько знакомых лиц, приветственно помахали ему рукой. Редактор ободрился, настежь распахнул окно, и к нему тотчас подбежал Смирнов.

— Ты что из окна на народ смотришь, как святой угодник с божницы? Открывай дверь, народ с тобой говорить хочет!

Сухов знал Смирнова как облупленного ещё с комсомола, вместе на танцы ходили, за одними девчонками ухлёстывали.

Затем, правда, их пути разошлись, но ведь встречались на улице, здоровались.

— Что ты ко мне привязался? — истерично крикнул Сухов. — Что тебе надо?

— Что мне надо? Это не мне надо, а народу. Вот резолюция митинга. Ты уволен! Сдавай ключи, печать итак далее по описи!

Сухов опешил, наглость Смирнова переходила все границы разумного.

— Кто же назначен редактором газеты? — спросил он, тщетно высматривая наряд милиции. Толпа притихла, дело разворачивалось на всём серьёзе.

— Решением митинга редактором назначен я! — отчеканил Смирнов и сунул в лицо Сухова резолюцию.

Зуеву происходящее решительно не понравилось. Он знал редактора газеты с детства, учился в школе, где тот несколько лет был директором. В его памяти он остался добрым и стеснительным человеком, смотревшим сквозь пальцы на проказы учеников.

— Я могу прочитать эту резолюцию? — спросил редактор.

— Читай, — разрешил Смирнов.

Сухов взял листок бумаги, на мгновенье исчез, появился в очках, прочитал резолюцию, разорвал её на мелкие клочки и швырнул их в лицо Смирнова.

Тот сначала замер, а потом взъярился и полез в окно.

Перестроечный энтузиазм райцентровских масс достиг апогея. Раздался хохот, гогот, свист, к Смирнову подскочили антибюрократы и стали помогать ему влезать в редакционное окно. Всеобщий гвалт усилился, из гостиницы, райисполкома на этот бедлам смотрели хохочущие люди, и только здание райкома партии было безмолвно, за его зашторенными окнами не было видно ни одного лица, не замечалось ни одного движения.

Оставшись один против антибюрократов, Сухов не дрогнул и проявил неожиданную стойкость: он стал отбиваться от захватчика, швыряя в него тем, что попалось под руку — тяжёлыми томами полного собрания сочинений Ленина. Окно было достаточно широким, книги пролетали мимо Смирнова или задевали его вскользь, наконец один книжный кирпич ударил ведущего антибюрократа райцентра точно в лоб, и он рухнул с подоконника на землю. Редактор издал победный клич, швырнул в поверженного врага ещё один увесистый том и захлопнул створки окна.

Это происшествие вызвало у зевак неудержимый хохот, мальчишки засвистели, заулюкали, и некому было вмешаться в явное нарушение общественного порядка, хотя неподалёку остановился милицейский «уазик», но из него никто не вышел.

6

Колпакову нездоровилось, но он пересилил хворь и, поднявшись с кровати, приблизился к божнице, прочёл «Отче наш» и сразу почувствовал себя легче, но на всякий случай смерил кровяное давление. Оно зашкаливало: вместо ста шестидесяти было двести, и, чтобы привести его в норму, Пётр Васильевич проглотил с водой таблетку адельфана и прилёг на кровать.

«Пора собираться в дорогу, — спокойно подумал он, прислушиваясь к постукиванию ходиков. — Вот и часы хрипят от старости, поскольку истерлись зубчики колесиков, а я уже сколько пережил ходиков этих? Железо изнашивается, пора и мне износиться».