|
Пот тот же час заледенел на манжете. Еще через минуту-другую звон в ушах немного поутих. Далмахой склонился над Байфилдом: у того шла носом кровь и дыхание стало шумным и хриплым. Овценог давно уже спал сном праведника. Я держал клапан открытым до тех пор, покуда мы не спустились в полосу тумана, -- без сомнения, того самого, из которого "Люнарди" недавно поднялся; осевшая на оболочке шара влага и обратилась затем в иней. Более не поднимаясь, мы постепенно вышли из тумана и поплыли над долиной, где, подобно неуловимым призракам, то сверкали в лунном свете, то вновь погружались во тьму одинокие озерки, большие и малые. Снизу нам подмигивали и тут же исчезали крохотные огоньки, все чаще и чаще вспыхивали факелы фабричных труб. Я посмотрел на компас. Мы летели на юго-запад. Но где мы сейчас? Я спросил Далмахоя, и он высказал предположение, что под нами Глазго; услыхав эдакую нелепость, я к нему более не обращался. Байфилд все лежал в беспамятстве. Я вытащил свои часы -- они стояли, неподвижные стрелки показывали двадцать минут пятого; должно быть, я позабыл их завести. Стало быть, до рассвета недалеко. Мы в воздухе уже часов восемнадцать, а то и все двадцать; Байфилд же полагал ранее, что мы летим со скоростью около тридцати миль в час... Пятьсот миль... Впереди показалась серебряная полоса; словно бы протянутая во мраке лента, она отчетливо обозначилась и все ширилась... Море! Вскорости я даже расслышал рокот прибоя. Я сызнова принялся вычислять расстояние -- пятьсот миль. И, когда "Люнарди" проплыл высоко над кромкою пены, и шум прибоя стал удаляться и затих, и померкла позади выбеленная лунным светом рыбачья гавань, на меня снизошло блаженное спокойствие. Я разбудил Далмахоя. -- Смотрите, море! -- Да, похоже. Какое же это? -- Ла-Манш, конечно! -- Да ну? Вы уверены? -- А что такое? -- воскликнул Байфилд. Он очнулся и, пошатываясь, шагнул к нам. -- Ла-Манш. Английская земля позади. -- Французская чушь! -- не раздумывая, отозвался он. -- Как вам будет угодно, -- отвечал я. Что толку с ним спорить? -- Который час? Я объяснил, что часы мои остановились. Его часы тоже стали, а у Далмахоя их вовсе не было. Мы обшарили карманы все еще бесчувственного Овценога: у того часы остановились без десяти четыре. Байфилд сунул ему часы обратно и, не удержавшись, с отвращением пнул его ногой. -- Приятная компания! -- воскликнул он. -- И, однако же, я вам весьма признателен, мистер Дьюси. Мы все едва не погибли, и у меня до сей час голова раскалывается. -- Вы только подумайте, Франция! -- изумлялся Далкахой. -- Это уже дело не шуточное! -- Так, стало быть, и вы наконец-то взяли в толк, что занятие мое не пустая забава! Держась за канат, Байфилд всматривался во тьму. |
