Но вот сходни убрали,
заиграл оркестр, и пароход компании Ллойда медленно вышел из
гавани.
Провожавшие спокойно уехали в Падую, жизнь их вошла в
привычную колею. Синьора Риччиотти, однако, не сдавалась. "За
год, -- думала она, -- все успеет перемениться, летом снова
поедем на какой-нибудь модный курорт, а там уж наверняка
появятся новые, более заманчивые виды на будущее". Тем временем
от далекого жениха часто приходили пространные письма, и
Маргерита была счастлива. Она вполне оправилась после
треволнений минувшего лета и на глазах расцветала, никакого
малокровия или плохого аппетита не было теперь и в помине.
Сердце ее было отдано, судьба -- обеспечена, и, пребывая в
непритязательно-спокойном довольстве, она сладко мечтала о
будущем, немного занималась английским языком и завела красивый
альбом, куда наклеивала великолепные фотографии пальм, храмов и
слонов, которые присылал ей жених.
На следующий год они не поехали летом за границу, а
провели несколько недель на скромном курорте в горах. Со
временем мать оставила свои надежды и перестала строить
честолюбивые планы, в которых не было места мечтам ее стойкой
дочери. Из Индии иногда приходили посылки -- тонкий муслин и
прелестные кружева, шкатулки, сделанные из иголок дикобраза,
безделушки из слоновой кости; их показывали знакомым, и скоро
уже вся гостиная была заставлена индийскими вещицами. Но
однажды из Индии пришло известие, что Штатенфос тяжело заболел
и доктора отправили его на лечение в горы; с той поры
Риччиотти-мать уже не связывала с молодым человеком каких-либо
ожиданий, но вместе с дочерью молилась об исцелении ее далекого
возлюбленного, каковое благополучно и произошло в скором
времени.
Тогдашнее состояние спокойного довольства жизнью обеим
Риччиотти было непривычно. У синьоры, по сравнению с прошлым,
прибавилось буржуазности, она немного постарела и сильно
растолстела, так что петь ей стало трудно. Теперь отпала
необходимость бывать на людях и производить впечатление
состоятельных дам, на туалеты они тратили мало и были вполне
удовлетворены непринужденной жизнью в четырех стенах; теперь не
нужно было экономить ради дорогостоящих выездов и потому можно
было позволить себе кое-какие маленькие баловства.
И тогда открылось -- при том, что сами участницы событий
едва ли это заметили, -- как удивительно походила Маргерита на
свою мать. После истории с пятновыводителем и прощания в Генуе
по-настоящему глубокая печаль не омрачала жизнь девушки, она
расцвела, округлилась и день ото дня все полнела, а поскольку
ни душевные волнения, ни физические нагрузки не препятствовали
ее развитию -- играть в теннис она давно бросила, -- то вскоре
с хорошенького бледного личика Маргериты исчезла тень
мечтательности или меланхолии, и стройная фигурка все более
расплывалась, пока наконец девушка не превратилась в уютную
толстушку, чего те, кто знал прежнюю Маргериту, и представить
себе не могли бы. |