Всю ночь так всю ночь. Прими. Смирись. Не так уж это и тяжело.

 Я был силен и здоров, обладал врожденной выносливостью, пределов которой никто никогда не испытывал. Хотя руки и были скованы, но не туго и вполне терпимо. Я мог долго здесь просидеть без особых страданий. Я догадывался, что сидеть-то как раз и придется.

 Хуже всего был холод, к чему прибавилось по приближении ночи еще желание съесть горячий ужин. Я пытался отрешиться от этих мыслей.

 Я попытался активно скрести дерево наручниками, чтобы посмотреть, не смогу ли я перепилить ими дерево, как пилой. В результате я лишь слегка ободрал поверхность ствола и еще сильнее кожу рук с внутренней стороны.

 Пусть деревце было молодым, но ствол его был плотным и очень твердым.

 Я то и дело засыпал, довольно глубоко, раз повалился на бок и проснулся, уткнувшись носом в листву и потянув до боли плечо. Я попытался .улечься поудобнее, но все получалось не Бог весть что – сидеть было лучше.

 Я ждал, дрожа, рассвета, и впервые в голову мне закралась мысль – а вдруг он решил меня вот так здесь оставить умирать?

 Он не убил меня в отеле. Укол в бедро, от которого я потерял сознание, мог точно так же оказаться смертельным, если он хотел бы меня убить. В ковре можно было свободно вынести как человека без сознания, так и труп.

 Если он просто хотел меня убить, то почему я все еще здесь?

 Но если он хотел отомстить... то это другое дело. Я уверенно говорил Кенту Вагнеру, что Джузеппе-Питер не станет медленно убивать... возможно, я ошибался.

 Ладно, сурово сказал я сам себе, поживем – увидим. Настал день. Серый день с еще более низкими облаками, ветреный, ничего хорошего не обещавший.

 А где же Верди? – подумал я. Я бы не отказался от оркестра. Верди...

 Джузеппе Верди. Ну да. Джузеппе... Это имеет смысл. Пьетро было его собственным именем, Питер – по-английски.

 Кофе не помешал бы, подумал я. Позвони и закажи в номер. Первые двадцать четыре часа для жертвы самые тяжелые, гласило учебное пособие "Либерти Маркет", глава первая. Теперь я в этом сомневался. Когда, судя по свету (если не считать облаков), настал день, он пришел меня проведать.

 Я не слышал, как он подошел, он просто вдруг возник несколько позади меня. Вышел из лавровых кустов. Джузеппе-Питер-Пьетро Гольдони, в своем коричневом кожаном пиджаке с золотыми застежками на манжетах.

 Мне показалось, будто я знал его всегда, и все же он был совершенно чужим. В его появлении, в том, как он двигался, в осанке была какая-то неумолимость, немая жестокость, потаенная надменность. Он не скрывал торжества, так что у меня невольно волосы на затылке встали дыбом.

 Он встал передо мной и посмотрел на меня сверху вниз.

 – Ты – Эндрю Дуглас, – сказал он по-английски. Говорил он с явным акцентом, и, как и всем итальянцам, ему трудно было с непроизносимыми шотландскими звуками, но смысл я понимал.

 Я посмотрел ему прямо в лицо и не произнес ни слова.

 Он ответил мне бесстрастным, но упорным взглядом, и я начал понимать, что он относится ко мне так же, как я к нему. С обеих сторон чисто профессиональное любопытство.

 – Ты сделаешь для меня запись на пленку, – сказал он наконец.

 – Хорошо.

 У него брови поползли вверх – он не ожидал, что я так легко соглашусь.

 – Ты не спрашиваешь... кто я?

 – Ты человек, который похитил меня из отеля, – ответил я.

 – А как меня зовут? – спросил он.

 – Не знаю, – сказал я.

 – Меня зовут Питер.

 – Питер.