|
.. Рад ли? Василий Лукич Долгорукий первым заметил, как на придворном небосклоне взошла новая звезда. - Дмитрий Михайлыч, - подсказал он Голицыну, - поберечься надо: Кантемир в фавор попер... Эхма! А умник-то сей опасен станется, коли язык сатирический распустит. Голицын скосоротился, брызнул слюной по-стариковски, хрустнули костяшки сухоньких пальцев. - Что вы его в умники-то произвели? - закричал. - Мелюзга он, ваш Антиошка, как есть мелюзга!.. От Феофана да аббатов папежских - много ль ума наберешься? Русь за эти пять лет прошла путь ужасный, она стоном стонет, бедная... А что он знает-то, чужак инородный? В книжках про то не пишут! И не умиляться надобно самодержством, а ломать его, чтобы трещало все кругом... Сатиры, Лукич, сколь веков уже пишутся, а мир от них лучше не стал. Не глаголы пустозвонкие, а - дело! Дело надобно... Императрица, казалось, ни во что не мешалась, враги умолкли, только Феофан еще "трубил" по церквам, да вовсю завивался колечками дым над стрешневским домом: это Остерман топил печки, грел кости, сушил свою подагру. Черкасский уже извлек проект Татищева, собирал вокруг мнения самодержавного подписи. Но Голицын как притянул к себе Матюшкина, так и не отпускал от себя более. Вырастал проект примирительный, теперь заставляли под ним подписываться. "Россия - мать еси наша, - убеждал Голицын противников своих, - а родную мать сыновья меж собой не делят!" И подписи собирали жестоко: чуть ли не силком тащили каждого. Даже кавалергардов, уж на что лихи были, и тех заставили подписать. Канцлера Головкина брала оторопь: два его сына подмахнули проект у Черкасского, а ему.., что делать? Подписал оба проекта сразу: и вашим и нашим! Так и другие поступали: сбегает к Черкасскому - за самодержавие подпишется, потом бежит к Голицыну - пишется в противниках самодержавия. И начались свары - хоть святых выноси. В семьях, доныне дружных, пошли раздоры - сын противу отца, отец против сына, дрались братья кровные. И всяк вельможа старался челом Анне бить, чтобы вымолить себе прощение на будущее, коли самодержавие вновь воспрянет... Исподтишка следили за этой сварой иноземцы. - Мы наблюдаем сейчас, - заметил барон Корф, - удивительный пример азиатского рабства. Народ, в котором дворянство ведет себя столь низко: отец-дворянин пишет донос на дворянина-сына, - таким народом очень легко управлять... - Нам, - закрепил его речь Левенвольде, - немцам! Корф повернулся к Кейзерлингу: - А ты, патриот маленькой Курляндии, что скажешь? Кейзерлинг сунул руки в муфту, погрел их в пышных мехах. - Мне смешно! - отвечал. - До чего же были тупы наши пращуры, идя на Русь с мечом и крестом. Позор поражения немцев при Грюнвальде от поляков и на льду озера Чудского от русских - этот позор еще сожигает наши сердца. Но вот же... К чему мечи? Кажется, маленькая Курляндия скоро слопает необъятную Россию. Так разевайте же рты пошире - вы, потомки крестоносцев и меченосцев! *** Василий Лукич облинял, обмяк, постарел. Чуял беду. - Смута растет, - говорил в Совете, - и не нам унять баламутов. Фельдмаршалы, слово за вами: будем вас слушать! Фельдмаршал Михаила Михайлович Голицын (старший) сказал: - Полки армейски, кои из мужиков да мелкотравчатых составлены, те меня "виватом" приветствуют. А гвардия из янычар вельможных злобится, и кричат там за Анну, а меня шпыняют. Особливо семеновцы изгиляются. Обидно мне, старику: забыли семеновцы, как я под Нарвой, когда все бежали постыдно, честь и знамена ихние от поругания воинского спас! Потом фельдмаршал Василий Владимирович Долгорукий бельмо слезливое вытер кулаком, добавил слова от себя: - И я чую круговую поруку в полках, адъютанты прихлебствуют пред Трубецкими да Салтыковыми, яко родичами царицы. |
