|
.. Готовься к смерти отныне. К смерти подлой и худущей! Хорошо, что мы, старики, свое отжили! *** Выбежали два арапа в чалмах и растворили двери высокие. Захрустело вокруг - то трещали роброны жесткого "трухмального" платья. Боками колыхаясь, шла императрица. - Виват Анна! - кричала гвардия, ее завидев. Корона на голове - крохотная, с кулачок. В пальцах - платочек черный (траурный, в знак печали по Петру II). А за нею - Дикая герцогиня, гневная и толстомясая. За ними - и статс-дамы двигались чинно: Остерманша, Авдотья Чернышева, Наташка Лопухина и прочие. Стихло все разом, будто покойник объявился, и тут Анна Иоанновна стала кланяться собранию. Но не шибко кланялась - лишь приседала, чтобы корона с головы не скатилась. - Для блага моих подданных, - начала густейшим басом, - соизволю я ныне трактовать характеры мнений ваших, дабы лучше мне управляться с империей, богом мне врученной по древнему завету предков моих благородных. Сказала и села. Кантемир отогнул парик над ухом Черкасского - задышал под букли, что-то страстно доказывая. Анна Иоанновна "престрашным зраком" своим подозвала Черепаху к себе. Но тут князь Дмитрий Голицын велел верховникам: - Идем и мы.., к престолу! Министры встали по бокам от императрицы. Теперь, с высоты царского места, они видели весь зал. Прямо на них (прямо на Анну!) двигался Черкасский, култыхаясь на толстых ногах. Вот он склонился перед Анной, коснувшись паркета буклями парика. - Ваше величество, - заговорил от земли, - удостойте нас принятием всеподданнейшей челобитной. Фельдмаршал Трубецкой, чти! Князь Трубецкой рот разинул и забубнил: - Все-се-се-се.., пре-пре-пре-пре... Анна Иоанновна величественно кивнула. Догадалась и сама: всемилостивейшая она и пресветлейшая (Трубецкой не мог читать - заикался). Татищев перенял от него челобитную. "...изволили, - читал он внятно, - представленные от Верховного совета пункты подписать, за которые всенижайше-рабски благодарствуем... Однако же, всемилостивейшая государыня, в некоторых обстоятельствах тех пунктов находятся сумнительства такие, что большая часть народа состоит в страхе предбудущего беспокойства..." Кто-то из толпы, не выдержав, кинулся к дверям. Но двери тут же громко бухнули с разлету, уже запертые, и блеснули штыки: - Назад! Ружья заряжены, а выпущать не велено! Верховники переглянулись: ловушка. Татищев читал - все громче и громче. И гнулась спина его - все ниже и ниже. И поднималась Анна - все выше и выше... Но что это? Опять обман? Она ожидала призыва к полному самодержавию, а вместо этого.., затеи какие-то! Татищев кончил чтение и добавил от себя: - Порадуй же нас, великая государыня, согласием своим. Опять проекты! Анна чуть не зарыдала в отчаянии. И вздохнули за ее спиной верховные: пока не страшно. - Обсудим, - успокоенно сказал Голицын Татищеву. - И кондиции митавские совокупим с проектами московскими... Так и будет! Растопыренными пальцами Анна закрыла лицо. И вдруг - из толпы кавалергардов - рвануло воплями: - Животы верховным затейщикам вспороть! - Кости переломаем! - Да здравствует самодержавие! Были - наперекор - и другие голоса, предерзостные: - Самодержавью не бывать... Хватит! Попили крови... - Воли нам, воли... Доколе мучиться? Фельдмаршалы подняли жезлы, тускло сверкнувшие. - Тихо! - И с улыбкой вышел вперед Василий Лукич. - С соизволения государыни, мы ныне же, не умытничая, все обсудим. |
