|
- Эй, люди-и-и... - позвал он в робости. Вошел маленький человек с умным взглядом, до пояса заросший волосами. На подносе в его руках качались чашки и тарелки. - Вы, сударь, кто? - спросил его Сумароков. - Я шут герцогини, по прозванью - Авессалом. - А я русский дворянин, - вспылил Сумароков, - и камер-юнкер принца Голштинского... И мне обед подает какой-то шут? Авессалом откинул волосы со лба, рассмеялся скрипуче: - Вам подает обед не шут, а польский шляхтич Лисневич, который по бедности служит в шутах. А разве в России нет шутов из дворян? Ого! Я ведь знаю их - Балакирева, Тургенева, Васикова! Петр Слиридонович поел, и снова явился Бирен - с запиской: Анна Иоанновна просила доверять Бирену, как самой себе. Сумароков передал письмо от графа Ягужинского. 150 - Ея величество, моя госпожа, сумеет отблагодарить вас... И снова громыхнули засовы на дверях. Тюрьма! - Эй, люди-и-и... - Но голос замер, сдавленный камнем. Курляндские рыцари умели строить. На крови рабов стоит тяжкий фундамент. Миллионы свежих яиц раскокали рыцари в Вирцау: желток выбросят, а белок яичный в замес опустят. И тем замесом на белках скрепят кладку. Веками оттого нерушимо стоят курляндские замки. В одной зале пируют рыцари, а за стеной человека огнем жгут. И пирующие не слышат стонов его, а мученик не слышит звона кубков и голосов веселых... *** Настала минута, для России ответственная, как никогда. Анна Иоанновна еще раз перечла кондиции. Лицо замкнулось, посерело - не угадать, что в сердце ее бушует. На голове герцогини, словно шапка на подгулявшей бабе, съехала набок курляндская корона. Тяжело сопели над нею генералы - Голицын с Леонтьевым. - Перо мне! - велела, а глазами косить стала. Анна Иоанновна локтем по столу поерзала, примериваясь. И вдруг одним махом она те кондиции подписала: "По сему обещаюсь все безъ всякаго изъятия содержать. Анна". Раздался вой - это зарыдал Бирен: теперь Анна уедет, а рыцари залягают его здесь, как собаку, своими острыми шпорами... Кондиции подписаны! И Василий Лукич уже со смелой наглостью пошел прямо на Бирена. - Сударь, - сказал, - дела здесь вершатся русские, а посему прошу вас сие высокое собрание покинуть и более не возвращаться. Бирена он выталкивал, а сам за Анной следил: мол, как она? Анна Иоанновна - хоть бы что: по углам глазами побегала, щеки раздула и осталась любезна, как будто не друга ее выгнали: - Гости мои радостные, милости прошу откушать со мною! За столом Василий Лукич пытать ее начал: - Благо, матушка, люди здесь не чужие собрались, так поведай от чистого сердца: кто донес тебе об избрании ранее нас? - Да будет тебе, Лукич! От тебя первого радость познала... А князь Михаила Голицын локтем в салат заехал, дышал хрипло: - Тому не бывать, чтобы немцы тебе в ухо дудели... Не забывай, государыня, что ты русская, и оглядки в немецкий огород не имей! После обеда депутаты, вина для себя не пожалев, раскисли и пошли отсыпаться после качки в шлафвагене. А герцогиня, руки потирая, вся в испуге и страхах ужасных, Бирена позвала: - Что делать-то нам теперь? Подозревают нас... Бирен в ответ показал ей ключ от погребов, шепнул на ухо: - Гонец от Ягужинского.., вот его и выдадим! - Ладно ль это? Ведь он с добром прибыл... - Не забывайте, - ответил Бирен, - что Сумароков камер-юнкер двора голштинского. |
