|
Кондиции привезенные князь Дмитрий Голицын целовал при всех: - Ай да почин! Велик и славен... Зовите персон повестками! Но иноземцев - ни-ни! Дело сугубо российское, их не касаемо... Степанов (дел правитель) посмотрел на свет перышко: - Остерман-то немец, но вице-канцлер... Без него-то как? - Его звать, - рассудил Голицын. - Все едино не приплетется, комедиант старый. И без него хорошо обсудим... Получив повестку, Остерман показал ее барону Корфу. - Мы, немцы, - сказал он, - знаем России" лучше русских. Мы никогда не поступили бы столь опрометчиво. Ну разве можно вызывать русского бумагой? Голицын сам спешит в пропасть... И правда: русская знать на повестки те косоротилась. - От верховных тиранов, - говорили родовитые люди, - много ли еще злодейств нам иметь? Прислали вот бумажку... А может, у меня нога вспухла и обуться не могу? Рази можно дворянина бумагой вызвать? Нет, ты человека пришли, да чтобы поклонился он мне. Тогда я подумаю - идти или погодить... Великий канцлер империи, граф Гаврила Головкин, подкатил цугом к дому Ягужинского, своего зятя. - Супостат ты, Пашка, - сказал. - Тишком надо, тишком. Рази так дела делаются?.. Сумарокова твоего в железах привезли! Он язык-то распустит - до самой шеи твоей. Да и сама герцогиня, вестимо, не защита тебе. Сейчас государыня за соломинку хватается - как бы престол обратно не отняли... Выдала она тебя со всеми потрохами и письмами твоими... Ты ныне, Пашка, всего бойся. Самобытство свое оставь - пропадешь, самобытничая! Ягужинский долго стоял молча. Скреблась в двери кошка, чтобы ее выпустили. Разбежался вдруг Пашка, в ярости ногой поддал, и вылетела кошка вместе с дверями на лестницы. - Кафтан да шпагу! - закричал челяди. - Со двора отъеду! *** В остериях московских - полным народу: середняки-люди - шляхетство да служивые, гуляки-помещики, что приехали на свадьбу царя; теперь они, до гульбы охочие, вместо свадьбы похорон ждали... Алексей Жолобов (человек на Руси не завалящий) двери остерии бочком толкнул - ему выпить с утра еще хотелось. Оглядел дымный зал, выискивая компанию поумнее. Такую, чтобы не до смерти упиться: человек уже в летах, себя поберечь надобно... - Петрович! - позвали его из клубов дыма табачного. - О-о, Никитич! - обрадовался Жолобов; сидели в уголку Татищев - советник Двора монетного, и Генрих Фик - из людей камеральных. Примостился к ним Жолобов, и в согласии душевном умники выкушали для начала полведерка анисовой... - Чудные дела творятся, - заговорил Жолобов. - Живу и сердцем радуюсь. Верховные хороший блин из-под хвоста своего выложили, а Анна-то в него и вляпалась... Давно пора обуздать царей. Теперь нам хорошо будет. Хочу в знак того еще анисовой выкушать! - И с тем согласую, - поддержал его Фик с носом просивушенным. - Когда я при Петре заводил камералии на Руси, тогда народ о гражданстве еще не рассуждал... А - пора, пора уже! Татищев трубку пососал, сплюнул меж колен желтой слюной. - Не путайте гражданство с олигархией, - осерчал сразу. - И тому не бывать, чтобы Анне-душечке, и без того вдовством своим обиженной, в тирании верховной пребывать. Без самодержавия Россия погибнет! А восемь тиранов - не один: на всех не угодишь. - Можно сменить восемь, - отвечал Фик. - Можно хоть десять раз по восемь. Людей на посты не назначать - избирать надо! Татищев осатанел от таких слов (он был горяч на гнев): - А ты моего Ваську-лакея изберешь, нешто ему спину мне гнуть? Нет, господин Фик, лучше уж пинки получать от царей сверху, словно от бога, нежели снизу нас шпынять будут! Обиделся, кружку взял, повернулся к кавалергардам, которые тоже исправно анисовую кушали. |
