|
.. В этой роскоши, отраженной сотнями венецианских зеркал, посреди оранжерей и висячих садов, в зелени померанцев и лавров, растил князь в своем Останкине единую дочь свою - Варвару, и не было тогда на Руси невесты богаче и знатнее, чем княжна Варвара Алексеевна. Варька тигрицей была - ей в мужья льва надобно. Сама она говорила: "Если не льва, так хотя бы осла золотого". Выбрала же - не пойми что: нищего поэта Антиоха Кантемира... Оттого и неспокойно в подмосковном "курфюршестве" Черкасских. А тут и повестка пришла князю - на Совет явиться... Нагрянул гость - Семен Андреевич Салтыков, послушал он, как бренчит за стеною арфа, и спросил хозяина: - Неужто, князь, отдашь Варьку за сего мамалыжника? Правда, говорят, Кантемир вирши поносные пишет. Ярится... - Э, батюшка, - отвечал Черкасский. - Вирши его - хоть соли, хоть масли, а мою дуру Варьку стихами не прокормишь... Семьдесят тыщ мужиков даю в приданое. Подумать страшно, что молдаванину сему достанутся! Над головами старцев висела чаша хрустальная, а в ней, сверкая, плавали золотые рыбки, из китайских земель через Сибирь вывезенные. Салтыков не удержался - облизнулся: - Таких вот еще не едал... Неужто не съедобны? Черкасского трясти стало. Ходуном ходило брюхо его объемное, в атласы обтянутое, кружевами обвитое. - Я сам не ел их, - сказал, губу кусая. - Берег все.., надеялся! Как бы не пошло все прахом от кондиций тех... А потому, думаю, лучше съедим давай сразу. Завтра в пасть огненну глянем! Под жареных рыбок пили токай. - Грозно, страшно, - признался Салтыков. - А без самодержавства нам, придворным людям, не жить. Вся заступа нам, убогим и сирым, едино лишь в тирании самодержавной! - Кантемир-то, - шепнул Черкасский, - может и полезен быть. - Чин-то, чин-то его? - спросил Салтыков. - Велик ли? - По чину Антиох - всего лишь гвардии фендрик. - Куды нам такого! Покойный Петр Лексеич говардвал, бывало: "Ежели двух фендриков, кои беседуют, увидишь, то разгоняй их сразу палкою, понеже ни о чем путном они говорить не способны". - А наш фендрик не таков, - отвечал Черкасский. - Эрудитство его и слог приятный даже Феофан чтит... Вот, Семен Андреич, ежели бы нам в едину телегу впрячь Синод да гвардию - ого! Тогда бы самодержавство окрепло вновь. - А я вот, - сказал Салтыков, - на Татищева глаз вострю: он верховных невзлюбил. Унизили его тем, что в ранг не произвели повыше. А в Сенат просился - тоже отшибли... Татищев да Антиошка Кантемир - люди книгочейные. Законники! Нам того и не знать, что они в книгах вычитали. И лбы у них медные - перешибут темя злодеям верховным... Сочти, сколь конфидентов у нас! Черкасский стал загибать пальцы - резало Салтыкову глаза от блеска множества бриллиантов на руках русского Креза: - Канцлер Головкин наш, Ванька Барятинский, на дочке его женатый, тоже наш... Трубецкие давно бесятся! Апраксины тебе, Семен Андреич, родня близкая, а значит, и самой Анне Иоанновне сородичи, - они тоже наши. Волынский, что на Казани сидит... - Погоди, князь, - остановил Салтыков. - Моего племянника не считай. Он в дому моем воспитание получил, и таково воспитан, что дьявола изворотливей! Пуд соли съешь - его не узнаешь! Камердинер доложил, что внизу топчется опальный Ушаков. - А что ему опять? - нахмурился Черкасский. - Сто рублей выплакал, а разве отдаст когда обратно, ворон пытошный? - Нет, Ушакова ты прими, - надоумил Салтыков князя. - Ты ему еще ста рублей не пожалей. |
