|
- Виват Анна! - провозгласил Татищев. - Виват гражданство! - заорал Жолобов, противничая. Подбежал граф Федька Матвеев - дал Жолобову в глаз. А кавалергарды, в поношение заслуг, еще и пивом его облили. - Я не только вас, шелудяков, - сказал Жолобов, - я самого Бирена топтал на Митаве, и вас тоже топтать стану... Но тут захлопали двери - вошел Ягужинский, и дочки хозяина остерии выскочили из боковушки, стали приседать чинно. - Налей! - велел Ягужинский и выпил... В руке он держал краги громадные, а шляпу - под локтем. - Шляхетство, - заговорил зычно, - погоди водочку кушать, я скажу вам, что знаю... Верховники Россию под себя подмяли. Долгорукие, сами ведаете, мертвого императора со своей Катькой венчали, чтобы на шею нам посадить... - В окно ее! - ревели кавалергарды. - В окно всех! - орал граф Федька Матвеев и плакал: К бывшему генерал-прокурору подошел старенький капитан. Мундирчик худ, сам беззуб, лицо в оспе, в шрамах, простоват с виду. Дышал капитан чесноком, и Ягужинский тростью его приудержал: - Не воняй, мерин старый... Ты кто таков будешь? - Иванов я, капитан, Иван сам, а по батюшке Иваныч. И вышел я, граф, из крепостных мужиков тестя твоего, канцлера Головкина... Кровью своей в чины вышел! Нарву, Полтаву и Нижние походы отломал с честью, теперь, видишь, каков? Приходи, кума, и любуйся! - Хорош гусь, - загрохотала остерия. - А ныне, - продолжал капитан, - я ко шляхетству причислен, и блевать пакостно на кондиции не позволю. Тебе, граф, окол престолов всегда и сыто и пьяно будет. А нам, служивым? Татищев рванул старого ветерана за седые космы, поволок его по грязному, заплеванному полу. "Убивай!" - ревели кавалергарды. Со звоном выпали стекла, и ветеран, кувыркаясь, полетел в окно: так и остался, в корчах, умирать на улице... Жолобов вступился было за вояку, но палка Ягужинского разлетелась на два куска - столь сильно он ударил Жолобова. Алексей Петрович тогда графа шибанул об стойку с закусками. И видел краем глаза, как метелят в углу Генриха Фика, камералиста известного. Бьет его Татищев, ученый лупит ученого... - Виват Анна, - ревела остерия, - самодержавная! Из-под столов, от дверей, затоптанные, кричали в ответ иное: - Самодержавству не быть! Примчался обер-комендант Еропкин, солдаты вязали веревками правых и виноватых. Долее всех не могли Жолобова унять. - Я вас всех, - грозился, - вместе с Анной вашей, так-растак и разэдак... Я самого Бирена лупил на Митаве! Так и знайте! *** Князь Алексей Михайлович Черкасский двигался и мыслил столь замедлительно, что звали его на Москве черепахой. Потомок султанов египетских, он был вором, и не носил, а - таскал свое имя. Сибирь разворовал лихо: будучи губернатором там, вывозил из Тобольска золото сундуками, отделывал дворцы малахитом и яшмою, обсыпал хрусталь кубков камнями драгоценными. И все делал медленно, не спеша, как и положено черепахе. Воровал и дрожал тройным подбородком: трусости великой был человек!.. Владения князя тянулись, словно курфюршество, от Москвы до Коломны. И гремел в имениях сплошной праздник. Гостей вздымали наверх подъемные машины" плыли по воздуху столы, обставленные яствами, прыскали в парках фонтаны вина... В этой роскоши, отраженной сотнями венецианских зеркал, посреди оранжерей и висячих садов, в зелени померанцев и лавров, растил князь в своем Останкине единую дочь свою - Варвару, и не было тогда на Руси невесты богаче и знатнее, чем княжна Варвара Алексеевна. |
