|
Голицын бровями задвигал, сердясь. Орденский знак на портрете - дело значимое: тут промашки никак нельзя сделать... Мало ли чего императрица захочет? - Покеда ея величество, - отвечал, - ничего путного еще не свершила для блага российского, повелеваю тебе, вице-губернатор, писать парсуны с ее изображением согласно с последними портретами Анны Иоанновны... Сиречь - с красной кавалерией! Поярче! Не уступил - и потер руки, довольный. Дмитрий Михайлович сам же предложил Анну Иоанновну в императрицы, но, когда ее в императрицы избрали, князь делал все, чтобы унизить и стеснить ее - даже в мелочах... В день 4 февраля верховники тянули непослушных для подписания протокола. Духовенство упрямилось - и Голицын, весь в гневе, велел синодальных доставить в Совет силой. Под конвоем лейб-регимента привели к нему высоких иерархов церкви. - Ваши преосвященства, - поднялся навстречу Голицын, - почто от дел отлыниваете? Почто штыком принуждать приходится? Феофан блудливо глазами по сторонам зыркал: - Мирские дела ваши, не до них нам, старцам смиренным... - Это вам-то? - прошипел Голицын. - Да вы, словно свиньи в бурде, так и роетесь в делах мирских... Не врите! Степанов, правитель дел, раскрыл чистую страницу. - Согласуете, ваше преосвященство? - спросил Феофана. И вдруг Феофан Прокопович, перстами тряся, заревел: - Несогласую... По какому праву власть монаршую оскопили? Кондиции есть нож, сладким медом помазанный. И вы тем ножом сладким царей, помазанников божиих, резать желаете! Голицын чуть было в бороду ему не вцепился: - Кондиции самой императрицей на Митаве апробованы. Она - согласует, а вы не согласуете? - Обман все, - взъярился Феофан. Тут фельдмаршал Долгорукий громыхнул жезлом: - Это чей же обман? Уж не сама ли государыня решила тебя обманывать? Будешь писать или нет? Феофан щелкнул зубами, словно волк в капкане. - Не согласую, - сказал твердо. - Но штыка в гузно боюсь получить и потому подписую... Примчался гонец. Протянул верховникам пакет, который (в знак особой спешности) был пронзен птичьим пером. Вскрыли письмо - от Василия Лукича, с дороги. Головкин-канцлер страдал от страха. - Что там? - спросил, дрожа мелко. - Не худое ли? - Беды нет! Ея величество, государыня Анна Иоанновна, просят выслать ей навстречь пять "огоньков" собольих из казны. Из Сибирского приказа казна выдала пять соболей. И снова поскакал гонец по ухабам, пил водку на редких ямах. Вечером протянул кису в руки императрицы. Пять серебристых полос исчезли в сундуке. Анна Иоанновна ключиком щелкнула, на сундук села. - Ваше величество, - спросил Лукич, - не рано ли копить стали? - Да не коплю я, - смутилась Анна. - Девки-то мои митавские обтерханы, мехов попросили. Особо Цеге фон Мантейфель да Тротта фон Трейден Фекла... Ну я и хотела одарить девок. А тут красу такую увидела, и жалко отдавать стало. Ты уж напиши, Лукич, на Москву, чтобы еще пяток "огоньков" выслали. А эти я у себя оставлю... Опять скачут гонцы, у всех - пакеты, проткнутые птичьим пером для пущей скорости. В письмах тех просьбы царицы: икры ей, соболей, вина, буженины... *** Едут! Валдайские холмы - звоны бубенчатые. Ух да ух - взлетают сани. Кораблем плывет царский шлафваген, сияя зеркальными стеклами... Кейзерлинг под вечер отстал от поезда. Посмотрел, как растаял над лесом дымок из трубы шлафвагена, велел вознице гнать возок обратно - живо, живо, живо! Бенигна Бирен растолкала задремавшего мужа: - Эрнст, Эрнст, очнитесь же. |
