Не мнится скрыться — мы с крылами;

         Вы в лес, вы в бездну — мы за вами;

         растерзанных бросаем в прах.

         Вам покаянье не защита;

         Ваш стон, ваш плач — веселье нам;

         Терзать вас будем до Коцита,

         Но не покинем вас и там».

         И песнь ужасных замолчала;

         И над внимавшими лежала,

         Богинь присутствием полна,

         Как над могилой, тишина.

         И тихой, мерною стопою

         Они обратно потекли,

          Склонив главы, рука с рукою,

         И скрылись медленно вдали.

         И зритель — зыблемый сомненьем

         Меж истиной и заблужденьем —

         Со страхом мнит о Силе той,

         Которая, во мгле густой

         Скрываяся, неизбежима,

         Вьет нити роковых сетей,

         Во глубине лишь сердца зрима,

         Но скрыта от дневных лучей.

         И все, и все еще в молчанье…

         Вдруг на ступенях восклицанье:

         «Парфений, слышишь?.. Крик вдали —

         То Ивиковы журавли!..»

         И небо вдруг покрылось тьмою;

         И воздух весь от крыл шумит;

         И видят… черной полосою

         Станица журавлей летит.

         «Что? Ивик!…» Все поколебалось —

         И имя Ивика помчалось

         Из уст в уста… шумит народ,

         Как бурная пучина вод.

         «Наш добрый Ивик! наш сраженный

         Врагом незнаемым поэт!…

         Что, что в сем слове сокровенно?

         И что сих журавлей полет?»

         И всем сердцам в одно мгновенье,

         Как будто свыше откровенье,

         Блеснула мысль: «Убийца тут;

         То Эвменид ужасных суд;

         Отмщенье за певца готово;

         Себе преступник изменил.