|
По знаку, данному мэтром Таншоном, лейтенантом короткой мантии [так назывался судейский чиновник, потому что по должности ему полагалась мантия более короткая, чем у других], распоряжавшимся приведением приговора в исполнение, два лучника, пробиваясь через толпу, уже направились за лошадьми. При других обстоятельствах, направляйся они по другому делу, лучники и шагу не смогли бы ступить в этой гуще народа. Но толпа знала, за чем идут лучники, она расступилась, давала дорогу, как в переполненном театре всегда освобождают место для актеров, исполняющих важные роли. В ту же самую минуту у дверей королевской ложи послышался какой-то шум, и служитель, приподняв завесу, доложил их величествам, что президент парламента Бриссон [Бриссон (Барнабэ) (1531-1591) - президент парижского парламента - высшей судебной инстанции, автор сборника юридических документов - "Кодекс Генриха III" (1587)] и четверо советников, из которых один был докладчиком по процессу, ходатайствуют о чести побеседовать одну минутку с королем по поводу казни. - Отлично, - сказал король. Обернувшись к Екатерине, он добавил: - Ну вот, матушка, теперь вы будете довольны. В знак одобрения Екатерина слегка кивнула головой. - Сир, прошу вас об одной милости, - обратился к королю Жуаез. - Говори, Жуаез, - ответил король, - и если ты просишь милости не для осужденного... - Будьте покойны, сир. - Я слушаю. - Сир, имеется одна вещь, которой не переносят глаза моего брата, а в особенности мои: это красные и черные одеяния [имеются в виду члены парламента - судебного органа, которых родовая аристократия подчеркнуто презирала]. Пусть же ваше величество по доброте своей разрешит нам удалиться. - Как, вас столь мало волнуют мои дела, господин де Жуаез, что вы хотите уйти от меня в такой момент?! - вскричал Генрих. - Не извольте так думать, сир, все, что касается вашего величества, меня глубоко затрагивает. Но натура моя очень жалкая, слабая женщина и то сильнее меня. Как увижу казнь, так потом целую неделю болен. А ведь теперь, когда мой брат, не знаю уж почему, перестал смеяться, при дворе смеюсь я один: сами посудите, во что превратится несчастный Лувр, и без того такой унылый, если благодаря мне станет еще мрачней? А потому смилуйтесь, сир... - Ты хочешь покинуть меня, Анн? - спросил Генрих голосом, в котором звучала невыразимая печаль. - Ей-богу же, сир, вы чересчур требовательны; казнь на Гревской площади - это для вас и мщение и зрелище, да еще какое! В противоположность мне вы такие зрелища очень любите. Но мщения и зрелища вам мало, вы еще хотите наслаждаться слабодушием ваших друзей. - Останься, Жуаез, останься. Увидишь, как это интересно. - Не сомневаюсь. Боюсь даже, как уже докладывал вашему величеству, что станет чересчур интересно, и я уже не смогу этого выдержать. |
