|
Приведите ко мне восемнадцать родителей, я объясню им, что такое История! Илья бесшумно надевал тапочки. – Я учитель старой закалки, – говорю, – и вам меня на колени перед ведомостью не поста-вить! Плевала я на ваши девяносто восемь и семь десятых процента. Не зажигая света, Илья на ощупь нашел за дверью старую заветную кошелку, в которой бабка держала яблоки, нащупал одно, вытер его о рукав рубашки и надкусил. – А знаешь, мам, – продолжала на кухне мать уже тише и задумчивей. – Я, наверное, силь-но постарела, со мной что-то случилось. Я опять, как в детстве, стала нищим подавать. Иду вче-ра по рынку... – У нас нет нищих! Мать и бабка обернулись, как по команде. Прислонившись к косяку, Илья сочно жевал яб-локо, – веселый, приятно расположенный ко всем. – Нет у нас нищих, – подмигнув бабане, повторил он, – остались только тунеядцы и алка-ши. – Дурак ты, Илья, – устало сказала мать. – Но какие сочинения писал я в десятом: классе! – он прошелся по кухне, с удовольствием грызя яблоко. Бабка засуетилась, поставила на огонь кастрюлю с борщом – собралась кормить внука. – Дон Кихот занюханный, продымленный, – сказал Илья проникновенно, садясь напротив матери, – у восемнадцати балбесов будет не восемнадцать, а тридцать шесть родителей, и всем им не объяснишь, что такое эта твоя Ис-то-рия! А, кстати, кому нужна твоя история? Пока эти гаврики школу закончат, она уже три раза переменится. – Кто переменится? – взвилась мать. – Ты что несешь, борзописец?! Когда это История ме-нялась? – Когда угодно... – ласково и дружелюбно ответил сын. – Ладно, маман, не надо бить ко-пытами. – Ну и дуб ты, Илья, – воскликнула мать. – Валя! – бабка всплеснула руками от негодования. – Ну, петухи! – Ничего, бабаня, голубок ты мой, дуб – это ценная порода древесины! – Илья лениво под-нялся, ушел в переднюю и вернулся со свертком. – Я принес вам три привета. Слышишь, мать? От твоего мужа, моего отца и бабаниного зя-тя. – Как он выглядит? – Заволновалась бабка. – Худой? – Как обычно. – Илья развернул сверток. – Вот, принес. – Ай, Семен, Семен! – бабаня разулыбалась, прослезилась от удовольствия. – Красивый свитер, дорогой, а? Надень, Илюша, – не мал? Мать закурила, сунула зачем-то коробок спичек в карман халата и вышла из кухни. – Балует, – громко сказала она в комнате вроде бы самой себе. Бабка топталась вокруг здоровенного внука, оглаживая новую вещь на нем, красивую, до-рогую, отец подарил: – Раздался, раздался... – Раздался... – сказала мать в комнате, – скоро вышибет дно и выйдет вон. – Илюша, – бабка понизила голос, чтоб дочь не слышала. – А сам-то он, Семен, как? – Ну, я же сказал, баб, нормально! – Мосты он сделал себе? Собирался... – Бабань, знаешь, я уже лет с пятнадцати никому в рот не заглядываю. – Напрасно, – ехидно вставила мать, – может, ума бы у кого набрался. Илья подошел к ней, обнял прямые худые плечи. – Мать, – нежно протянул он, – давай, наконец, дружить. Махни ты на меня чем-нибудь, допускай все до... – До лифчика, знаю... – перебила мать и вздохнула: – Удивительно, как мы воспитали та-кую свинью. Стирали вдвоем молча и споро. Илья выжимал белье – в машине отжим уже лет семь не работал – и развешивал его на балконе. – Сегодня, глядишь, без приключений обойдется, – обронила ненароком бабаня и сглазила. Минут через пять грохот оборвался, стало слышно стрекотанье маленького будильника в столо-вой и на лестничной клетке всплеснулись голоса соседских мальчишек. |
