– Молчать!!! – от моего крика вроде как задрожали стекла. – Ладно, я тебя потом убью. Докладывай обстоятельства.

Надо успокоиться. Подышать. Посмотреть на небо. Вспомнить о бренности жизни. Постараться не броситься на окно с целью выбить стекло и вытащить этого дебила на улицу... А потом топтать, пока следов не останется!

– Я привез культуру, извлек чашку Петри из контейнера. Под вытяжкой, соблюдая все меры предосторожности. Снял крышку, начал наносить препарат... Наверное, пол был влажный... И я оступился... поскользнулся... чашка, которую я держал в руках, полетела, разбилась...

– Так, Антонов, – глубоко вдохнув, сказал я. – Из твоего рассказа я делаю вывод, что тебя понесло в лабораторию без бахил. Иначе с какой радости ты поскользнулся? Что, начальственные ботинки автоматически становятся стерильными? Бронза на поверхности организма дышать не мешает?

Походу парень даже не понял мой сарказм.

– Я начал действовать по протоколу аварийной ситуации. Разделся, одежду сложил в прорезиненный мешок. Протер всё тело семидесятипроцентным раствором этилового спирта. Обработал поверхность вытяжного шкафа, полы лизолом. Повторно...

– Хватит нудеть. Я этот протокол сам придумал. Кто еще был с тобой в лаборатории?

– Никого, Евгений Александрович! Я один!

– Слишком быстро ответил, Слава. Врать – это не твоё. Даже не пытайся. Повторяю вопрос: кто еще был в лаборатории?

– Виктория Августовна... Но она далеко стояла, на нее...

Ой, ой ей...

– Она придумала эту херню?

– Я сам, Викто...

– Кто. Придумал. Эту, черт возьми, авантюру? Отвечать!

– Ви.. Ви.. – сквозь рыдания попытался произнести Антонов. Ну все, расклеился. Я сделал несколько шагов вдоль здания. Туда сюда. Тоже успокоился слегка. Вернулся к форточке:

– Когда сдыхать от легочной формы будешь, тогда поплачешь. С кем еще контактировали?

– Ни с кем, – всхлипнул главный лаборант. – Виктория Августовна осталась в лаборатории, я по телефону предупредил, сам сюда спустился, а тут вы...

Всё не так плохо. Случись такое в двадцать первом веке, уже проводились бы карантинные мероприятия. Очень жесткие и масштабные. Хлором бы вся округа еще лет пять воняла. А я в следственном изоляторе придумывал бы оправдания и подсчитывал, хватит ли денег на адвокатов. Не будь сейчас стихийного бедствия под названием «коронация», и думать не стал бы. Закрылся на две недели, и всё. Но попробуй я только подумать погромче название болезни, даже не вслух произнести – и всё. Был доктор Баталов и весь кончился. Не помним таких. В Москву то съехались, кроме царя и царицы, все Великие князья, послы иностранных государств и прочая аристократическая братия...

Я попытался напрячь мозг и вспомнить все про чуму. Опасность представляет только воздушно капельный путь заражения. Сколько эти двое успели вдохнуть, не знаю. Может, там из чашки и не улетело ничего. Но я на такое не надеюсь. Действуем из предположения, что дерьмо приключилось. Инкубационный период от суток до семи. Для легочной формы всё становится ясно в первые два дня. Слава богу, у нас есть уже антибиотики! Пусть и не воспроизводимые в промышленных масштабах и не гентамицин с фторхинолоном, но... как говорится на безрыбье и рак рыба. Могли бы вообще вписаться в эту историю со стрептоцидом и активированным углем. Сколько там выживаемость от чумы без антибиотиков? Двадцать процентов? Тридцать? Черт, надо бы поручить сотрудникам аккуратный обход соседних домов. На всякий пожарный...

– Слушай меня, Антонов. И на этот раз сделай так, как говорю я, а не девица без медицинского образования. Ферштейн?

– Да, Евгений Александрович, ферштейн, – Слава перестал рыдать, взял себя в руки.

– Первое.