|
Я посадил на бульваре Тампль седока, который ехал в Курбвуа, но не смог его довезти. Погода была отвратительная. Не доезжая метров сто до моста Нельи, одна из моих лошадей упала, сломав дышло. Возвращаясь в Париж, я услышал плач ребенка, сошел с козел и взял малютку. Мне хотелось оставить ребенка у себя, но у меня уже был племянник, Этьен, а для одинокого человека двое детей слишком много. Тогда я доехал до госпиталя и отдал ребенка…
— Вы узнавали, жив ли он? Пьер покачал головой. — Дядя, — сказал Этьен, — вы должны узнать, что с ним сталось, так как мы, может быть, найдем его родителей. — Хорошо, я справлюсь. — Что же мы теперь будем делать?.— спросил Рене. — Следует ли дать знать полиции о покушении, жертвой которого стал Жан Жеди? — Нет, — поспешно возразил Этьен, — по-моему, убийцы должны считать себя в безопасности. Пусть думают, что Жан умер и полиция поверила его самоубийству. Через два или три дня, когда беднягу можно будет расспросить хорошенько, я отправлюсь к моему другу, который подаст от имени Берты Леруа просьбу о пересмотре процесса. Вы, Рене, знаете его. Мы обязаны ему убежищем, в котором находится в настоящее время Берта. — Анри де Латур-Водье! — воскликнул Рене. — Да, он. Он и так уже занимается процессом Поля Леруа, верит в невиновность казненного и не отчаивается найти доказательства… А теперь простимся до завтра… — Но, — заметил Пьер, — раненый не может оставаться один. — Я пробуду у него остаток ночи, — сказал Рене. — А завтра, — продолжал доктор, — я приведу к нему сиделку. Он бросил последний взгляд на Жана. — Теперь он спит, но у него скоро должна начаться лихорадка. Замечайте все хорошенько, чтобы потом передать мне. — Будьте спокойны, рассчитывайте на меня! Поспешно простившись, дядя и племянник вернулись к фиакру номер 13, оставив Рене у изголовья больного. Около девяти часов утра Этьен снова пришел, приведя с собой сиделку, женщину средних лет, на которую он мог вполне положиться. Жан Жеди бредил всю ночь и под утро заснул тяжелым сном. — Если не случится какого-нибудь нового осложнения, — сказал Этьен, — то, мне кажется, я могу отвечать за раненого. Рене, хотя и усталый, отказался отдыхать; он был очень близко от своей квартиры на улице Винцент и пошел туда, чтобы переодеться и умыться, а затем вместе с Этьеном отправиться в павильон на Университетской улице. Берта не спала всю ночь, сильно обеспокоенная неожиданным отъездом друзей, и с нетерпением ждала их возвращения. Ей было рассказано все случившееся. — О! — прошептала она, вздрагивая от ужаса. — Я была права, подозревая в этом человеке одного из убийц доктора Леруа. — Да, и обвинение, высказанное им, будет иметь громадное значение, — сказал Рене. — Давность не существует для новых преступлений, совершенных Фредериком Бераром и мистрисс Дик-Торн с целью уничтожить следы прежнего преступления. Им придется дать отчет правосудию. — Что мы будем делать с Фредериком Бераром? — спросил Этьен. — Мы оставим его в уверенности, что Берта Леруа и Жан Жеди умерли. Они успокоятся до того дня, когда Анри де Латур-Водье пробудит их. — А я, — продолжал Этьен, — по всей вероятности, буду в состоянии доставить правосудию мое доказательство… — Вы? — с удивлением воскликнула Берта. — Каким образом?… — Случай или, лучше сказать, Провидение дало мне возможность лечить сумасшедшую, бессвязные слова которой заключают множество намеков… — Сумасшедшую?… Может быть, это та же женщина, которую я видела на Королевской площади в ночь, когда ездила к Рене Мулену за доказательствами невиновности моего отца? — Она самая. |
