Я бегу рядом с каталкой, визуально оценивая пострадавшего. Юный, темнокожий, симпатичный. Наивный. Испуганный. Его блестящие глаза блуждают, ища, на чем бы остановиться. Он в агонии. Понимает, что умирает.

– Привет, милый, – говорю я, привлекая его внимание. – Как тебя зовут?

– Мал… Малкольм, – он с трудом дышит, воздух выходит со свистом. Совсем дерьмово. – Я… я умру? – его голос едва слышен.

Скорее всего. Я просто улыбаюсь ему – спокойно и по доброму.

– Нет, солнышко. Конечно нет. Мы отлично о тебе позаботимся. Хорошо? С тобой все будет в порядке.

– Обещаете? Мама… мама нуждается во мне.

– Твоя мама здесь? – спрашиваю я.

– Нееет, – стонет он и выгибается на каталке от нестерпимой боли.

Мы завозим его в операционную и приступаем непосредственно к работе. Врачи скорой, которые доставили его, помогают нам. Дэлани отдает резкие приказы старшей медсестре, а я подключаю Малкольма к мониторам. Кровь хлещет, по крайней мере, из четырех ран, несмотря на попытки помогающих врачей скорой остановить кровотечение. Одна рана в груди, две в животе, четвертая в бедре. Чудо, что он вообще в сознании, не говоря уже об адекватности. Маленький боец.

– Ты знаешь, где она? – мне нужно поддерживать с ним разговор и не дать ему потерять сознание. – Малкольм? Твоя мама знает, что ты здесь?

Он вскрикивает, когда Дэлани начинает обкалывать ему местной анестезией рану в груди. И снова вскрикивает, когда она обследует ее изнутри, ковыряясь в ней, не дожидаясь, пока подействует лекарство.

– Нет, нет… Мама… мама на работе. Сейчас я должен быть еще в школе, – он пытается держаться по мужски твердо, я вижу это. Сдерживает слезы и крики. Господи, мне бы такую смелость, как у этого маленького парнишки. – Она будет… будет очень сердиться на меня.

– Нет, дорогой, нет. Она не будет сердиться. Мама просто обрадуется, что с тобой все в порядке, понимаешь? Обещаю, она не будет на тебя сердиться.

Дэлани смотрит на меня, и мне реально не нравится ее взгляд. Так же, как не нравится замедление сигналов на сердечном мониторе. Глаза Малкольма закатываются. Даже сквозь окружающий шум слышен ужасный свист в его груди. Но рана в его животе смертельна. Кислота из желудка вытекает в полость тела.

– Я умираю, да? – он смотрит на меня, и даже после трехлетнего стажа работы в отделении неотложной помощи врать больным легче не становится.

– Нет, Малкольм, детка. Дэлани вылечит тебя, договорились? Мы позаботимся о тебе, обещаю, – я с безумным упорством стараюсь остановить кровотечение из раны в бедре. Оно не останавливается. Врачам со скорой удалось замедлить его, но остановить не получается. Я копаюсь в его бедре, охотясь на поврежденную артерию, из которой фонтаном бьет кровь. – Где ты был, Малкольм? Если ты не был в школе, тогда где?

Мы его теряем. Мое сердце сжимается. Этот день будет преследовать меня в ночных кошмарах. Эти глаза – испуганные и умоляющие спасти его.

– Играл… в мяч, – с трудом открыв глаза, выдыхает он. Находит мой взгляд. – Мне больно. Холодно. Я не хочу умирать. Я не… Мама?

На нем новые кроссовки «Джордан». Чистая белая кожа забрызгана кровью. Баскетбольные шорты. Немного великоваты. Зачем я отмечаю для себя все это? Обувь завязана тройным узлом, чтобы шнурки не мешались. На самом мыске левого кроссовка большая и идеально круглая капля крови. Я вижу, как поджимаются его пальцы, и вместе с ними сгибается кожа кроссовка.

– Малкольм? Оставайся со мной, малыш.

Я добираюсь до артерии, зажимаю ее гемостатами, но это его не спасет.