Я добираюсь до артерии, зажимаю ее гемостатами, но это его не спасет. Дэлани все еще трудится над его грудью.

– Малкольм? Кто твой самый любимый баскетболист? Малкольм?

Нет ответа. Он видит меня, но его взгляд мутнеет. Неровное моргание. Потом долгий взгляд в никуда. Веки подрагивают. Дыхание замедляется.

Мы продолжаем работать.

Нельзя останавливаться, даже когда понимаешь, что все безнадежно.

Дэлани смотрит на ровную линию монитора. Она хватает дефибриллятор и кричит, чтобы дали разряд.

– Отошли!

Мы все отступаем. Разряд! Ничего. Разряд! Ничего. Еще несколько попыток, но всем уже ясно, что он умер.

В итоге, тяжело дыша, Дэлани отступает. Это конец. Она вытирает лоб тыльной стороной запястья. Смотрит на часы на руке.

– Время смерти – одиннадцать двадцать три.

На работе я плакала всего два раза. Первый раз, когда это оказалась моя знакомая. Мы подружились, когда обучались сестринскому делу. Суицид. Она вскрыла себе вены. Никто и понятия не имел, что у нее были большие проблемы. А второй раз, когда на двести десятой улице столкнулись пятнадцать автомобилей. Множество пострадавших, шестеро погибших – двое из них маленькие дети. Которых пыталась спасти я.

И потеряла.

Чем то сходно с потерей Малкольма.

Я не могу с этим справиться. Дэлани видит это.

– Возьми перерыв, Найл.

Я не решаюсь, и она делает суровое выражение лица.

– Иди. Сейчас же. Десять минут.

– Ладно. Десять минут, – я просто повторяю ее слова, потому что чувствую головокружение. В такой ситуации единственный выход – повторить приказ. Убедить, что ты в порядке. Я почти уже на улице, когда меня хватает за руку дежурная сестра. – Хммм… Найл?

Я останавливаюсь и пытаюсь сфокусироваться на ней. Смаргиваю слезы. Молодая женщина в зеленом форменном костюме, азиатка, жестом указывает на мои руки. – Давай я возьму это? Я отнесу их.

Не понимаю, о чем она говорит. Опускаю взгляд и вижу, что на мне до сих пор окровавленные латексные перчатки, а руки мертвой хваткой сжимают гемостатические щипцы. Обернувшись, я вижу, что закапала кровью весь коридор. Позволив медсестре забрать зажимы, я ныряю в туалет, снимаю перчатки, заворачиваю их в серое бумажное полотенце и выбрасываю. Потом мою свои сотрясаемые мелкой дрожью руки.

Меня всегда трясет после операций или реанимационных мероприятий. Во время работы никогда.

Выбравшись наконец наружу, я потерянно озираюсь, в поисках места потише. Мне хочется побыть в одиночестве. Подальше от прибывающих к воротам отделения машин скорой помощи. Подальше от пациентов и посетителей у главного входа. В итоге я просто плюхаюсь на бордюрный камень под высокой пальмой. Закрыв лицо руками, стараюсь не всхлипывать. Пытаюсь отогнать видение Малкольма – умирающего, растерянного, испуганного. Рядом раздается звук чьих то шагов по бетонной дорожке и, сморгнув с глаз соленую пелену, я вижу пару военных ботинок и линялые, потрепанные на подворотах голубые джинсы. Парень усаживается рядом со мной. Я откашливаюсь и быстрым движением руки смахиваю слезы.

– Вот, – я слышу спокойный, располагающий к себе мужской голос. Недостаточно низкий, но приятный. Я поднимаю взгляд и вижу большую мужскую руку – с волосками и шрамами на суставах – протягивающую мне сигарету.

– Я не курю.

– Я тоже, – он протягивает руку – бесцеремонно, если хотите – и вставляет мне между губ фильтр сигареты. Щелчок зажигалки, и она горит. – Но в такие моменты это нужно.

Я зажимаю сигарету между средним и указательным пальцем – тысячу раз видела, как Дэлани это делает – вынимаю ее изо рта и наконец бросаю взгляд на своего собеседника. Ой. Вау. Ладно. Он похож на Мак Дрими из «Анатомии страсти» (Прим.