Чуть старше тридцати, густые черные волосы, зачесанные назад, чуть посеребренные сединой на висках. Недельная щетина – бородой ее пока назвать нельзя – тоже с проседью. В уголках карих глаз морщинки от улыбок и солнца.

– Затянись, – уговаривает он. Мягко, но настойчиво. – Доверься мне.

Я делаю затяжку.

– А теперь вдохни. Ты закашляешься, но оно того стоит.

Я вдыхаю. Привкус мяты… ментол. Потом такой кашель, словно у меня эмфизема, но результат… того стоит. Точно, как он сказал. Я протягиваю ему сигарету, но он качает головой.

– Раньше я курил только после каждой операции, потом стал только после реально сложных, – он потирает уголок рта подушечкой большого пальца. – Это такая уловка, чтобы не стать зависимым. Можно выкурить одну сигарету, когда чувствуешь, что готов сломаться.

– Ты врач?

Он кивает. Наблюдает, как я еще раз затягиваюсь и снова кашляю.

– Хирург из ВБГ.

ВБГ? Звучит так, будто я должна знать, что это.

– «Врачи без границ»  – уточняет он.

– Я точно слышала, но мало что об этом знаю.

– Некоммерческая международная гуманитарная медицинская помощь. Мы собираем команды медиков со всего мира и ездим по горячим точкам оказывать медицинскую помощь. Гражданские войны, стихийные бедствия, эпидемии.

– А где побывал ты?

Судя по его взгляду, он видел ад.

– Южный Судан, Уганда, Камбоджа, землетрясение на Гаити. Несколько лет проработал в Кот д`Ивуаре, – он указывает на мои все еще дрожащие руки. – У меня тоже так. Трясутся, когда все кончено.

– Потеряла пациента, – это все, что я могу из себя выдавить.

Он кивает и щурится, когда выглянувшее из за облаков солнце заливает светом наши лица. Стандартная жара Лос Анджелеса.

– Легче никогда не станет. Если хочешь знать, становится даже труднее.

– Ему было двенадцать. Четыре огнестрельных ранения. Он просто… истек кровью.

– А ты обещала ему, что спасешь его.

Я могу только кивнуть, а он каким то образом оказывается ближе, вроде бы при этом не двигаясь, и подталкивает меня плечом.

– Никогда не переставай обещать этого. Им нужна эта ложь, и нам тоже. Мы должны врать сами себе – именно поэтому мы не опустим рук даже тогда, когда все безнадежно. Мы лжем и работаем так, чтобы эту ложь, по возможности, превратить в правду.

– Я ненавижу эту ложь.

– Я тоже, – он протягивает мне руку. – Оливер Джеймс.

Я принимаю его руку. Не трясу, а просто держу ее. Словно глупая попрошайка в ожидании милости. – Найл Маккензи.

А потом тишина. Успокаивающая. На самом деле я не курю сигарету, а просто держу и пускаю дым, но действие успокаивает. Утешает. Притворство… оно необходимо. Я понимаю, что он имеет в виду.

Через несколько минут Оливер встает.

– Пора возвращаться, мне нужно проведать отца.

Я тоже встаю.

– Он пациент?

Оливер кивает.

– Да. Шунтирование. Повторное. Старый упрямый баран не может изменить Биг Маку, понимаешь?

– Спасибо, Оливер.

Он улыбается мне, и, Господи, у него потрясающая улыбка. Точно красавчик Мак Дрими. Но потом к нему возвращается серьезность.

– Ты вносишь свой вклад. Каждому пациенту – спасаешь ты его или теряешь – ты нужна.

Это не помогает мне успокоить беспорядочные мысли и эмоции.

– Спасибо. Это много значит.