|
Отметив, что у французских психиатров имеется даже специальный термин «dйlire йrotico-religieux», Форель опять-таки, словно метя как раз в Распутина, замечает, что «лица безусловно психопатические и истеричные всегда воздействовали на судьбы народов, при чем это могло быть объясняемо главным образом гипнотизирующим влиянием представлений на половой и одновременно религиозной почве» 123. При этом, — продолжает Форель (подкрепив свой домысел исторически заверенным примером), — характернее всего то, что сами больные находятся прежде всего под патологическим непосредственным влиянием их же собственных бредовых представлений, и притом в столь сильной степени, что вдохновляются до крайней степени, приобретают фанатизм пророков и развивают такую колоссальную энергию, которою единственно и оправдывается их колоссальное воздействие на массы. При этом безответственная самоуверенность, вера в собственную непогрешимость, пророческие приемы, — все это настолько импонирует толпе, что она идет вслед за ними, экзальтированная и загипнотизированная, подчиняя свою волю и свои поступки желаниям и прихотям психопата. С безумием в этих случаях весьма часто сочетается и самый низменный эротизм, прикрытый, однако, религиозным экстазом и не обнаруживаемый окружающими, которые убеждены в чистоте всего их окружающего, ибо в этом же убежден и сам увлекший их психопат» 124. В результате своего исследования, Форель приходит к заключению, что «мы можем... в зависимости от половых чувств данного пророка или основателя религиозного учения, определить и его религиозное нововведение» 125. Отсюда понятно, почему я предпочел ответить сначала на вопрос о совместимости плотского разврата с истинной религиозностью, а потом уже на первый из поставленных нами вопросов: был ли в самом деле Распутин подлинно религиозным типом? . Простое, даже беглое ознакомление с половыми причудами Распутина, вроде страсти окружать себя многими женщинами, словно священным «вакхическим хороводом», страсти унижать их всячески (мытьем ног, вождением в баню и пр.), страсти проявлять реально или символически жестокость к ним (бичеванье женщин, похлопыванье их рукою) и т. п. — приводит мало-мальски сведущего в половых извращениях критика к квалификации развратника Распутина, как садиста. Если это так, — а в том порукой всё плотское «житие» Распутина, — и если прав Форель, что в зависимости от «половых чувств» данного лица определяется и его «религиозное нововведение» — мы должны предположить, что Распутин должен был естественно облюбовать такой религиозный уклад, в коем притягательный для садиста момент доминирования «яко бог» над окружающими, в частности — над женщинами, был бы непререкаемо ясно выражен. Такой религиозный уклад Распутин мог найти уже в готовой форме у хлыстов — секты, где главное «нововведение» могло ограничиться разве что провозглашением, наравне с другими жившими раньше «Христами», и себя «Христом», согласно хлыстовскому учению, что Христос не только «может входить с нами в общение», но «может даже вселяться в нас» 126. Если мы найдем убедительные данные для подтверждения стоустной молвы о том, что Распутин был действительно хлыст, — мы тем самым найдем верный ответ и на поставленный нами выше вопрос о подлинной религиозности Распутина, так как психологически немыслимо (до полного абсурда) быть сектантом и в то же время неверующим ханжой или даже мало-верующим. |
