– Правда? – сказала я. – По чем?

– Хотел спросить у вас, каково ходить на свидания с вервольфами. Вы знали, что он вервольф, когда первый раз встретились с ним?

Его тон неожиданно приобрел остроту бритвенного лезвия.

От такой неожиданной смены тем я только глупо заморгала.

Этот человек пахнет не как фанатик. У ненависти совершенно особый запах. Когда Зи впервые перестал таиться, вокруг мастерской повадилась расхаживать группа людей с плакатами. Некоторые приходили по ночам и писали па двери гаража оскорбительные слова гневными красными буквами.

От Тома Блэка пахло так, словно ответы на вопросы для него действительно важны.

Снаружи на мою стоянку въехал «шевроле‑350» с восьмицилиндровым двигателем, и я узнала звук мотора. Мой страх рассеялся, и я сообразила, что у его вопросов может быть только одна причина.

Я сузила глаза.

– Дьявольщина! Вы репортер!

Некоторые вервольфы, перестав таиться, по приказу Маррока сознательно привлекали к себе внимание: героические солдаты, полицейские и пожарные, несколько киноактеров. Адам в их число не входил. Но я понимала, почему кто‑нибудь мог послать сюда репортера, вынюхивать. Адам не просто Альфа, но очень красивый Альфа. Я не хотела бы услышать, что скажет Адам, когда узнает, что кто‑то копается в его личной жизни.

– Я могу озолотить вас, – сказал Блэк, должно быть, подбодренный моей улыбкой. – Когда мы это провернем, вы будете знамениты не меньше его. И сможете продать свою историю в газеты.

Я фыркнула.

– Уходите.

– Проблемы, Мерси?

Глубокий бас с техасским выговором заставил репортера обернуться. Я подумала, что он не слышал, как в гараж вошли Уоррен и его спутник.

– Никаких проблем, – сказала я Уоррену. – Мистер Блэк уже уходит.

Уоррен выглядел как реклама «настоящего западного ковбоя», вплоть до поношенных сапог и потрепанной шляпы соломенного цвета. И имел на это право: он был настоящим ковбоем на Западе, когда подвергся Перемене. Из всех волков Адама он мой самый любимый. Рядом с ним был Бен, недавно приехавший из Англии – и главный кандидат в самые нелюбимые волки. Оба они не перестали таиться – пока не перестали. Бен, наверно, никогда и не перестанет. Он едва избежал ареста на родине, и его быстро переправили в Америку с приказом исчезнуть.

Репортер достал бумажник и извлек карточку. Я взяла ее: мама учила меня быть вежливой.

– Я буду поблизости, – сказал он. – Позвоните, если передумаете.

– Хорощо, – сказала я.

Оба вервольфа наблюдали, как он уходит. Только когда его машина исчезла, они опять вспомнили обо мне.

– Мне нравится, что ты сделала с лицом, – сказал Бен, постучав пальцем по глазу.

Он однажды спас меня и принял пулю, предназначавшуюся Адаму, но это вовсе не означало, что он мне нравился. И дело не только в том, что его отправили в стаю Адама, чтобы он избежал допросов в связи с серией случаев жестокого насилия в Лондоне. Я верю в невиновность, пока виновность не доказана. Скорее дело в тех качествах, которые заставили лондонских полицейских его заподозрить: Бен мелочен, неприятен и склонен к насилию. Все, что он говорит, звучит насмешкой или угрозой, и все это с изящным английским акцентом. Будь он хоть на волосок лучше, я бы разговаривала с ним, только чтобы слышать этот акцент, пусть сам Бен мне и не по душе.

– Не я разукрасила себе лицо, но все равно спасибо.

Я принялась закрывать чехлом фургончик. Инерцию, державшую меня на ногах, я утратила, и теперь мне хотелось только спать. Где‑нибудь, где в шкафу нет мертвого вампира. Черт побери! Где же я буду спать?

– Что вы оба здесь делаете? – спросила я у Уоррена, закрывая багажник фургончика.