«Да что ж это с ним? – недоумевал Линьков. – Может, переход так подействовал? Все‑то он перезабыл».

– Не кажется ли вам, – светским тоном сказал Линьков вслух, – что вести разговор в коридоре несколько неудобно? Почему бы нам не посидеть в вашей лаборатории? Ведь у вас есть ключ?

Борис явно не пришел в восторг от этого предложения.

– Мне бы надо к Шелесту… а потом… – неохотно проговорил он.

– Так ведь Шелест сейчас занят, – возразил Линьков. – Я звонил секретарше, она сказала, что ученый совет все еще заседает, какое‑то у них там каверзное дело.

– Каверзное дело? А, это, наверное, они с Туркиным возятся… – задумчиво отозвался Борис. – Ну ладно… только действительно сообщить надо Шелесту…

– Я сейчас же из лаборатории позвоню! – заверил Линьков.

В лаборатории окно было распахнуто, ветер шелестел бумагами на столе и в выдвинутом ящике.

– Это я тут хозяйничал… – смущенно пояснил Борис.

«Интересно, почему он сначала сюда кинулся, а потом только к Шелесту собрался? – раздумывал Линьков. – Про записку спрашивал… Что ж он, только теперь сообразил, что ее лучше бы ликвидировать?»

– У меня к вам целая куча вопросов накопилась, – сказал он, положив трубку после разговора с секретаршей Шелеста. – Можно, я по порядку?

– Пожалуйста, – досадливо морщась, сказал Борис. – Только я вряд ли смогу… Вообще‑то лучше бы мне с Шелестом сначала объясниться. Вам трудно будет понять…

– А я все же постараюсь, – невозмутимо возразил Линьков. – Да и вопросы будут не такие уж сложные. Значит, вопрос первый: что вы сказали Берестовой по поводу того, что она видела вас в окне лаборатории вечером двадцатого мая?

– Что же я мог сказать? – смущенно проговорил Борис. – Я… ну, я ведь там действительно был…

Линьков даже растерялся – очень уж легко и просто Борис признался, что лгал все эти дни, лгал изощренно, артистически… Потом ему стало жарко от злости.

– Выходит, что о смерти Левицкого вы знали еще двадцатого мая? – жестко спросил он.

– Ну… можно сказать, что двадцатого… – подумав, ответил Стружков.

– И знали, почему он… умер?

– Да… знал… Поэтому я и… – Он осекся и замолчал.

Линьков ошеломленно уставился на него. Да что ж это, Стружков теперь во всем сознается, и без особого смущения, словно это был дружеский розыгрыш! С ума он сошел, что ли?

– Тогда уж давайте по порядку, – мрачно предложил он, протирая очки. – Как вы попали в лабораторию? Неужели через проходную?

К его удивлению, Борис вяло улыбнулся, словно услышал не очень удачную шутку.

– Нет, через проходную мне было бы трудновато, – с оттенком юмора сказал он. – Я прямо сюда, в лабораторию…

– Как это: прямо в лабораторию? – удивился Линьков.

Борис посмотрел на него тоже с удивлением.

– Да вот… – Он кивнул на хронокамеру. – Как же еще?

Линьков совершенно сбился с толку. Не зная, как дальше вести разговор, он уцепился за хронофизические проблемы:

– Но ведь если вы путешествовали в прошлое, вы не могли вернуться назад! То есть если вы там выходили из хронокамеры. А вы, я знаю, выходили!

– Выходить‑то я выходил, – сказал Борис, – но тут есть одна закавыка… боюсь, что вы не поймете, это уже тонкости… Лучше бы я сразу Шелесту доложил, и вы бы заодно послушали…

– Воля ваша, – сдержанно сказал Линьков, уязвленный этим упорным пренебрежением к его способностям в области хронофизики.