Рядом сидел пожилой, его возраста, мужчина с бильярдно лысой головой, толкал время от времени Евлампьсва в бок локтем, шептал, делясь впечатлениями: «Во, ничего, а?!», «Во наработали!», «Ну, дает Марго!»

– Кто это – Марго? – спросил Евлампьев.

– Да она же! – тыча пальцем в начальницу, отозвался сосед.

– Маргарита Константиновна. Марго, как еще! Так ее все.

Евлампьеву все казалось, что он где то видел соседа, встречался с ним… точно встречался… Но где, как? И ведет себя сосед совершенно по свойски… вот неловкость то, или уж это у него манера такая?

Наконец был зачитан новогодний приказ о премиях, вручены грамоты, и собрание закрылось.

На выходе из конторы сосед Евлампьева по собранию очутился опять рядом с ним.

– Куда вам? – спросил он Евлампьева как старого своего товарища, открывая дверь и сам же пролезая в нее вперед.

– Сюда,– махнул Евлампьев вдоль улицы, с облегчением ошущая на жарко горящем лице студеный воздух.

– По пути, значит. Вас как зовут?

– Емельян Аристархович.

– Что так по старорежимному? – будто это от воли Евлампьева зависело выбрать себе имя отчество, осуждающе проговорил сосед. Евлампьев хотел было сказать что то в свое оправдание, вроде того, что он лично привык и ничего в своем имени старорежимного не видит, но никакого ответа его спутнику не требовалось. – А меня Владимиром Матвеевичем, – не давая Евламиьеву заговорить, сказал он. – Будем, значит, знакомы. Недавно, что ли, у нас?

– Недавно.

– То то я вижу – раньше не замечал. А сегодня смотрю – новое лицо рядом. Ты где стоишь? – без всякого перехода, ни с того ни с сего заговорив на «ты», спросил он. – То есть? – не понял Евлампьев – и понял: – А! А вот сейчас прямо по улице, три квартала – и как раз выйдем. На перекрестке, ограда там, и будка в ней…

– Знаю,– сказал его спутник. – Как же. Не самое лучшее место, но и не плохое. Нормальное. На пенсии давно?

– Да уж четыре года скоро.

– Шестьдесят четвертый, значит?

– Шестьдесят четвертый.

– Совсем ровесник. – Спутник проговорил это с какою то непонятной Евлампьеву снисходительностью. – А чего ж только сейчас на киоск? Или где в другом районе был?

– Нет, нигде не был, только сейчас.

– А напрасно. Я вот как пенсию оформил, так и на киоск, – сказал Владимир Матвесевич с особым довольством в голосе, и Евлампьеву стало ясно, что значила эта его снисходительность. – Милое дело: сам себе хозяин, ни за что никакой ответственности, понимай только свой интерес – и все в порядке.

– Простите, в каком смысле – свой интерес? – спросил Евлампьев.

– Свой интерес – это свой интерес, – сказал Владимир Матвеевич. Мерзлый сухой воздух обжигал гортань, и он покашлял: – Ух, дерет!.. Из лимитированного Марго чего дает тебе? Она, доложу тебе, с большим понятием баба. Она знает, куда что давать. На площади у завода да на кольце трамвайном – тем шиш, те и так под потолок загребают, а вот в такие, как наш с тобой… у меня возле заводской поликлиники – знаешь? – вот там у меня, – в такие она лимит всегда дает. Чтобы у людей свой интерес был. «За рулем», скажем, она дает тебе?

– «За рулем»? – Евлампьев невольно улыбнулся.

«За рулем» попросил тогда, появившись вечером, Молочаев.

Он подошел перед самым закрытием, когда обратный людской полок, с завода теперь, со смены, уже схлынул, вечерняя почта была распродана и у окошечка никто не толокся. Распахнул створку во вею ширину окна, протолкнулсея толовой внутрь, поправил движением носа свои проволочно белые квадратные очки, съехавшие от наклона головы с переносицы, и сказал, по прежнему не здороваясь, так, будто отходил от киоска лишь на минуту и в разговоре их не было долгого, в день, перерыва:

– Так у меня вот какая к вам просьба, Емельян Аристархыч: «За рулем», журнал такой.