– А если ненормально?

– Н ну… почему ненормально? – Евлампьев растерялся вконец, и пуще всего он растерялся от этого тона, каким говорила Елена, ведь она все таки о собственной дочери говорила. – Почему ненормально? Все вроде бы говорит, что процесс у нее остановился…

– А я устала! – без всякой видимой связи с его словами вдруг истерически закричала Елена.– Устала! Понятно?! У меня сил нет, я подыхаю, понятно? Ведь не ты же с ней в больнице был, горшки возил, не ты там на голом матрасе спал! И я тебе не говорила ничего, не просила тебя – подежурь за меня, так что же ты теперь?!

– Ну, мама то тебе помогала, ездила, – только и нашелся что сказать Евлампьев. Он был ошеломлен, не готов ни к чему подобному, и потому то у него и вылетела эта упрекающая глупость.

– Ездила, ездила! – Еленино согласие прозвучало как обвинение.Много я успевала отдохнуть за ее приезды? И весь отпуск в больнице, кончился – снова на работу… Знаешь, как я сейчас работаю? – Она помолчала. – Еле еле я работаю – вот как! А я все таки не рядовой сотрудник, я начальник… И мне обязательно отдохнуть нужно, потому что…

Она оссклась, и Евлампьеву осталась в трубке только шуршаще стеклянно потрескивающзя тишина.

Маша стояла рядом в проеме кухонной двери и смотрела на него испуганными глазами.

– Что, Лена, «потому что»? – виновато спросил Евлампьев спустя некоторое время.

– А, да ничего! – отозвалась Елена. Она уже успокоилась, и голос у нее вновь сделался просто отстраняюще недоброжелательным.– В общем, папа, у меня путевка, и когда еще предоставится такой случай, я еду. Я вам не для того звонила, чтобы советоваться, не надо мне советов, я сама знаю, что мне надо, я вам сообщить звонила. Мне тоже очень интересно: такой нелепый срок – Новый год в дороге… очень интересно! Спасибо, папа, испортил мне настроение перед работой…

Уезжала Елена тридцатого, в субботу, потому то и отправилась к Ксюше среди недели. Как ей там удалось за два дня до отпуска получить на работе целый день на личные дела – бог ее знает. Да начальница, что же! Нерегламентированный рабочий день, главное, чтобы дела были сделаны… И то, что с Машей… ладно, что ж. Конечно, лучше было бы первого поехать с Машей. Но и с Виссарионом, что ж, ничего, конечно… никакой трагедии. Другое дело, что не так ей обязательно было ехать с матерью. Просто не хотелось одной – ну, так и скажи так, но зачем же эдак то: «Очень прошу, очень!» Вот уж действительно, будто иначе – так прямо таки трагедия…

Маша вернулась из поездки расстроенная.

Она вернулась, когда Евлампьев снова ушел в киоск, и они увиделись только вечером, когда он возвратился домой, и едва он увидел ее лицо, то сразу понял: что то случилось.

– Что? – спросил он, весь внутренне напрягаясь и готовясь к чему нибудь страшному. – Что нибудь с Ксюшей?

– Да нет, – махнула Маша рукой. Она снимала с простокваши в кастрюле желтоватую пленку сметаны, чтобы ставить простоклашу на творог. – С Леной мы… Она как собака. Прямо кидается. Ей богу… Еще только встретилнсь…

– Как летом, что ли, тогда? – перебил Евлампьсв. – Вот когда ездили тоже, и мы еще опоздали?

– Да, примерно. – Маша налила в большую, десятнлитровую зеленую кастрюлю горячей воды из крана, опустнла в нее кастрюлю с простоквашей и попросила: – Поставь на огонь. Еще, говорю, встретиться не успели, бнлеты только купили, а она давай: что вы меня упрекаете, почему вы это делаете, что, Ксюша мне не родная?! Что тогда, спрашивается, было звать с собой? – в голосе у Маши прозвучало недоумение.