Потом, когда Елена с Ермолаем выросли, когда не то что не нужны им сделались елки, а даже и раздражали, как лишнее, назойливое напоминание о детской глупой, несемышленой поре, Евлампьев с Машей перестали ставить елку и не ставили долго, лет десять, если не больше, до самой Машиной пенсии, когда Ксюша каждые зимние каникулы стала жить у них. Тут то, впервые после долгого перерыва покупая елку, Евлампьев и обнаружил, что купить ее теперь трудно. Он вспомнил, что раньше можно было, уплатив соответствующую сумму, получить в райисполкоме разрешение на самостоятельный выруб в ближайшем лесу, на отведенном лесничеством участке, пошел в исполком – и выяснилось, что этого порядка уже много лет как не существует, и способ стать обладателем новогодней елки есть лишь один   купить ее на елочном базаре…

Нормальных, товарных елок на базаре нынче опять не было. У будки касс стоял, колотил ногой об ногу, запахнувшись в свой долгополый тулуп, все тот же знакомый продавец с усами.

– Что, отец, ходишь, не устаешь? – сказал он со смехом, увидев Евлампьева. – Не надоело еще?

– Да надоело, молодой человек, – огрызнулся Евлампьев. И так у него было не бог весть какое настроение из за рассказанного Машей об Елене, и только не хватало сейчас этого молодого беспощадного зубоскальства. – А только елку то нужно. Где я ее еще возьму, как не у вас?

– Завтра, отец, приходи, – сказал парень, глядя на Евлампьева с высоты своего роста все с тем же чувством веселого превосходства. Завтра два завоза должно быть, утром и вечером. Да если сам не можешь, бабку пошли занять заранее.

– Что, опять ничего? – встретила его дома Маша,

– Опять, – сказал Евлампьев. Он уже устал от бесплодности своих елочных поисков, как то обтрепался в них, подызносился душой и плюнул бы, никуда бы не пошел сегодня, если б не Ксюша. Обязательно нужна была елка, просто обязательно. Вдруг действительно Ксюша выпишется. Выпишется, приедет – и никакого праздника в доме…

– Так, может, что, искусственную? – спросила Маша.

Они уже говорили с ней об искусственной, но уж больно искусственные были не похожи на настоящие…

– Давай еще завтра попробуем,сказал Евлампьев. – Завтра будто бы два привоза будут, ты часика в четыре, в пять пойди, займи очередь, а там я тебя сменю.

– Ну, давай, что ж, – со вздохом согласилась Маша.Займу. Но конечно, та еще погодка – на улице торчать…

❋❋❋

Назавтра они так и сделали: Евлампьев пошел в киоск, а Маша следом за ним отправилась на базар.

Через полчаса в дверь за спиной постучали. Евлампьев открыл – это была Маша.

– Ну, вот она, наша очередь, – сняв варежку, протянула к нему руку Маша. На ладони у нее химическим карандашом было размашисто написано «143». – Утром привозили уже, одна машина всего, сто елок, за час продали. Второй привоз, говорят, часов в пять, в шесть, пока разгрузят – как раз освободишься. Три машины, говорят, должно быть.

– Ну у!.. И отлично! – Евлампьев обрадовался. – Сто сорок третья, три машины – вполне нам хватит.

Дома после киоска Евлампьев, наскоро перекусив, написал себе на ладони химическим карандашом, стараясь, чтобы было так же небрежно размашисто, как у Маши, «143» и пошел к магазину культтоваров.

Елки уже привезли, уже торговали, и вдоль забора тянулась перетаптывающаяся с ноги на ногу, выпыхивающая в студеную черноту над собой белые клубы пара, непрерывно шевелящаяся человеческая змея. Сто сороковые были уже совсем близко от калитки, метрах в четырех, пяти, уже втягивались в плотно, беспросветно спрессованную толчею у калитки.

– Это с какой стати вы сто сорок третий? – с тяжелой, давящей мрачностью спросил кирпичнолицый, с расплюснутым толстым носом, эдакого сталеварского вида мужчина, стоявший за сто сорок вторым.