– Эй, эй! – попытался он раздвинуть сомкнувшиеся перед ним спины. но бесполезно, не было у него на это силы.

В проеме калитки появился. в черном полушубке, перетянутом ремнями, милиционер.

– А ну! – гаркнул он. – Ну ка все! Очистить здесь!

Толпа в ответ оживленно, с удовольствием, явно радуясь инциденту, загомонила, зашелестела смешками, сзади с уханьем навалились, нажали, Евлампьев почувствовал, как его потащило вперед, милиционер, парень в куртке, те трое – все очутились за калиткой, внутри базара. и Евлампьева тоже внесло внутрь.

– Дави! Бери приступом! Даешь зеленую! – с азартом ухали за спнной.

– А ну! – приходя в себя, враз как охрипнув, вновь заорал милиционер, сорвал с кого то шапку и швырнул ее поверх голов за толпу. – А ну! – сорвал он еще одну, и, только Евлампьев подумал: «Неужели и с меня?» – голову ему оплеснуло студеным звенящим воздухом.

– Да вы что!..– не веря еще до конца, что это случилось с ним, воскликнул Евлампьев. – Да вы что делаете?!

– А ну, ни чего о! – с угрозою прохрипел милиционер, обходя Евлампьева, и, выставив вперед руки, навалился на толпу: – А ну, разойдись! Разойдись, говорю! Наряд сейчас вызову!..

Евлампьев, как и остальные, с кого он сорвал шапки, хотя они и находились внутри забора, его больше не интересовали. Сами выбегут назад как миленькие. Не походишь без шапки в сорок то градусов!..

Евлампьев подождал, пока милиционер выдавит всю толпу наружу. протиснулся вслед за ним, толпа на глазах разваливалась, рассыпалась, и он свободно прошел к своей шапке, черно лежавшей на утоптанном, сбитом в твердь сотнями ног синеватом, в ртутном свете фонарей снегу.

– Гляди! Старый черт, а туда же – нахрапом без очереди! – услышал он разгневанный женский голос, надевая успевшую остыть, сделаться как ледяная шапку.

Он пошел обратно к калитке. Толпы совсем не осталось, калитка закрылась, и возле нее, расставив ноги, сунув руки в карманы, стоял милиционер. Сто сорок четвертого, того мужчины, своим напором вытолкнувшего его из очереди, не было, и тех, кто стоял впереди, и тех, кто стоял близко сзади, тоже не было, все они в этой свалке попали, видимо, внутрь.

– Какой у вас, простите, номер? – спросил Евлампьев стоявшего у калитки первым.

– У меня сто пятьдесят пятый, – сказал мужчина.

– У меня сто сорок третий.Евлампьев снял перчатку и показал ладонь. – Тут так получилось… я был уже у калитки…

– Не знаю, – не дослушивая его, поджимая губы, сказал мужчина. – Я с четырех часов стою, чтобы я вперед пропустил кого!..

– Слушайте, товарищ милиционер, да ну моя же очередь! – теряя над собой власть, с ужасом чувствуя. что может сейчас намолоть черт те что, все, что угодно, с отчаянием закричал Евлампьев. – Вы что’.. Что вы – как с мальчишкой!.. Я седой человек…

– А нечего было лезть! – с металлическим презрением в голосе сказал милиционер. Охриплость его уже прошла. – Постыдился бы, раз седой!

– Да как я лез?! Кто лез! Вы видели, как я лез?! Меня втолкнули, зачем мне лезть, когда моя очередь? Вот мой номер! Вот! Поглядите!..принялся он совать милиционеру под нос ладонь.

Милиционер отвернулся. Он ничего не ответил, и это было хуже, чем если бы он продолжал отвечать, это значило, что он не хочет знать никакого номера и не пустит.

Евлампьев обессиленно опустил руку и надел на нее перчатку.

Высокий парень в синтетической коричневой куртке, что стоял на страже калнтки, без шапки, с втянутой в плечи головой, подошел к очереди, к стоявшей следом за сто пятьдесят пятым женщине, нагнулся и похлопал ее по сапогу:

– Позвольте!

Женщина испуганно приподняла ногу, и он вытащил откуда то из под заборной тени шапку.